Кризисное обществоведение. Часть 2

Начнем с «внешнего» свойства этой доктрины, в котором, однако, выразилось «отношение к человеку как к вещи» — антропологическая установка реформы. Представление доктрины обществу сопровождалось обманом и умолчаниями. Это — обычное для политики явление, но в нашем случае оно наблюдалось в небывалых масштабах и в массовом порядке.

Ницше писал: «Кто хочет требовать от кого-либо другого чего-либо трудного, тот вообще не должен представлять дело в виде проблемы, а должен просто изложить свой план, как будто последний есть единственная возможность; и когда во взоре другого лица начинает разгораться возражение, противоречие, он должен суметь быстро оборвать его и не дать ему опомниться».

Именно таким образом оглашались политические решения в ходе перестройки. Из мышления и языка была исключена сама проблема выбора, а вся политика опущена с уровня бытия до уровня быта. Дебаты шли только по поводу решений, как будто исторический выбор был задан стране откуда-то сверху и обсуждению не подлежал. Силами СМИ заставили людей принять абсурдную установку: «иного не дано» (или «альтернативы нет…»). Дальше в формулу подставлялись разные объекты: нет альтернативы перестройке, курсу реформ, рынку, Ельцину и т. д. При этом широко использовался прием внушения, который выражается поговоркой «поезд уже ушел». Мол, назад пути нет, слишком многое уже разрушено, и теперь уж, делать нечего, надо продолжать реформы.

Перестройка велась под лозунгом «Больше социализма! Больше социальной справедливости!» А в 2003 году идеолог перестройки А.Н. Яковлев прямо говорил: «Для пользы дела приходилось и отступать, и лукавить. Я сам грешен — лукавил не раз. Говорил про «обновление социализма», а сам знал, к чему дело идет… Есть документальное свидетельство — моя записка Горбачеву, написанная в декабре 1985 года, т. е. в самом начале перестройки. В ней все расписано: альтернативные выборы, гласность, независимое судопроизводство, права человека, плюрализм форм собственности, интеграция со странами Запада… Михаил Сергеевич прочитал и сказал: рано».

Истинный экономический проект реформы был населению неведом, а задуматься не было времени — не давали опомниться непрерывным потоком сообщений о скандалах, катастрофах и небывалых преступлениях. М.С. Горбачев отверг целеполагание как обязательную функцию государства, с самого начала заявив: «Нередко приходится сталкиваться с вопросом: а чего же мы хотим достигнуть в результате перестройки, к чему прийти? На этот вопрос вряд ли можно дать детальный, педантичный ответ».

Никто и не просил у него педантичного ответа, спрашивали об общей цели, о векторе движения страны в переходный период. Умолчание было принципиальной позицией. Оно сочеталось с прямым обманом.

В 1988-1990 годах правительство готовило законы, сломавшие плановую экономику. Заместитель премьер-министра Л.И. Абалкин, излагая эти планы на Западе, сказал, что в результате этого в СССР, по оценкам, возникнет безработица в размере 30-40 млн человек. А внутри страны Горбачев успокаивал: «На страницах печати были и предложения, выходящие за пределы нашей системы, в частности, высказывалось мнение, что вообще надо бы отказаться от плановой экономики, санкционировать безработицу. Но мы не можем допустить этого, так как собираемся социализм укреплять, а не заменять его другим строем. То, что подбрасывается нам с Запада, из другой экономики, для нас неприемлемо».

В Послании Президента РФ Федеральному Собранию 2004 года В.В. Путин говорит: «С начала 90-х годов Россия в своем развитии прошла условно несколько этапов. Первый этап был связан с демонтажем прежней экономической системы… Второй этап был временем расчистки завалов, образовавшихся от разрушения “старого здания”… Напомню, за время длительного экономического кризиса Россия потеряла почти половину своего экономического потенциала».

Реформа 1990-х годов представлялась обществу как модернизация отечественной экономики, а оказывается, что это был ее демонтаж, причем грубый, в виде разрушения «старого здания». На это согласия общества не спрашивали, а разумные граждане никогда бы не дали такого согласия. Ни в одном документе не было сказано, что готовился демонтаж экономической системы России. Власть следовала тайному плану. В любом государстве уничтожение «половины экономического потенциала» страны было бы квалифицировано как измена Родине или вражеская диверсия в беспрецедентно крупном размере. И уж это никак не могло бы пройти без внятного объяснения власти с обществом, без того, чтобы дать оценку такой реформе с точки зрения законов и канонов государственной безопасности.