Бабка толкала тачку с пронумерованной большой эмалированной кастрюлей. Приседая, бабка нажимала на ручку тачки, вталкивая на пригорок. На ее спине из-под балахонистой синей футболки проступал горб. Руки напрягались, и под обветшалой, засиженной веснушками старости кожей чувствовались крепкие скользкие мышцы. На ней были широкие штаны, резиновые тапки с круглыми носами и белый берет, сдвинутый набекрень.
Колеса издавали скрип, и он несся во двор, разгоняя густой, как повидло, летний полдень. Светка прошла мимо бабки и тачки. Поднялась по лесенке во двор. На ней была длинная черная юбка.
И в этот раз мужчины, сидевшие под рябиной, встали и двинулись ей навстречу. Тележка время от времени взвизгивала под нажимом старых рук, рябина шелестела, а на ее ветвях шуршали спортивные штаны, которые и в этот раз сушились на ветке. И казалось, что все эти звуки приглушают дребезжание костей мужчин, идущих сейчас к Светке. Их тела едва проступали под одеждой. Невозможно было поверить, что там – под штанами и рубахами – их кости все еще скреплены между собой хрящами и сухими мышцами. Их уши так сильно оттопыривались, что казалось: подуй ветер – и уши парусами отнесут их назад к рябине.
– Че надо? – бросила им Светка, когда они поравнялись с ней.
Мужчины обступили ее. Они улыбались.
– Ой… – сказала Светка. – А что вы такие худые?
– Какие худые? – пробасил один. – Я уже отъелся, а так совсем доходягой был. Видела б ты меня месяц назад.
– Куда идешь? – спросил другой.
– Сестра у меня там, – ответила Светка и махнула в сторону больницы.
– Как звать?
– Марина.
– Домашняя, что ли?
– Чего? – спросила Светка.
– Кажется, ее на третий этаж перевели, – сказал один и задрал глаза к окнам третьего этажа. Его лицо, запрокинутое вверх, приобрело страдальческое выражение.
– Не ходи туда, – сказал другой. – Там кругом туберкулез. Заразишься.
Светка двинулась дальше, но ей дорогу перерезала бабка с тачкой, едущей уже по асфальту, как по маслу. Крышка подпрыгивала и дребезжала на белой кастрюле. Светка подождала, пока она проедет мимо.