Крокозябры (сборник)

Татьяна Щербина

Крокозябры

Каждый рождается там, где может.

Хорхе Луис Борхес

Крокозябры

^[1]

«Кьокозяб поснулся», – Лис орет, бабушка Катя шипит: «Тише, тише ты», будто он не слышит этой идиотской клички каждый день. Но сегодня почему-то звучит обидно. «Просто ты козел. Крокозябр – это эвфемизм», – вдруг услышал Евгений Викторович раздраженный внутренний голос.

– С добрым утром! Семьдесят пять – папа ягодка опять! – Дмитрий Евгеньевич, свежий и бодрый, раскрыл объятья.

– Дима, я уже все сказал. Нет.

– Возражения не принимаются, садимся за стол в семь. И еще – пап, зачем ты все время ходишь в этих кошмарных клетчатых рубашках! Жди сюрприз от Катерины, хоть на юбилее будешь выглядеть человеком.

«Козел», – повторил внутренний голос. Год назад, даже больше, лето только начиналось, сад начинал новую жизнь нарциссами и тюльпанами, он поселился в этом гостевом домике, стоящем чуть поодаль от их трехэтажной виллы; убежище, прикрытое двумя мясистыми елками. «Прикрывают срам», – думал о них Евгений Викторович. «Помнишь, что тогда сказал тебе сын?» – продолжил внутренний голос. «Ты все просрал. Но никогда не поздно начать сначала». Дима и в семьдесят четыре бы начал, он такой – решительный, благополучный, благоухающий. В белоснежных рубашках, в кашемировых свитерах.

– Что ты артачишься? Можно подумать, сто человек будет. Спокойно, в кругу семьи, Катя, Аля, Лис, еще вторая бабушка собиралась приехать, Зоя, ты ее не знаешь. Алька, видно, в тебя пошла, всё у нее не слава богу, и муж испарился, и с работой нелады… Ну да ты все пропустил.

– Звучит как упрек, – Евгений Степанович причмокнул от огорчения. – Ты прекрасно знаешь, что у меня творилось.

– Да какой упрек! Просто предупреждаю, что будет Зоя. Она внука обожает, Аля его к ней возит, а сюда Зоя стесняется, что ли. Зятек наш как за границу свалил, так носа не кажет, вот мерзавец! – Дмитрий Евгеньевич сплюнул. – Ладно, проехали. И два моих партнера приедут, вот, собственно, и всё. И вроде Катина подружка собиралась. День самое оно – не жарко, не холодно. Всегда бы так. Хорошо еще, пожары обошли нас стороной.

– Вы-то в Италии отсиделись, а тут был апокалипсис, да он и продолжается, – проворчал Евгений Викторович.

– Ты со своим концом света как с писаной торбой, ей-богу… Пережил это адское лето, теперь тебя сам черт не возьмет!

Евгений Викторович хотел что-то возразить – в планетарном масштабе, но внутренний голос снова перебил:

«Тосты, вот что самое страшное! “Молодец прадед: в России – и до таких лет дожить”, – это они будут считать комплиментом. Потом похвалят за сына и – вслух не скажут, но глазами будут зыркать и сравнивать: Дима – уважаемый человек, состоятельный, импозантный, и ты – жалкий старик. Крокозябр. Да сам он крокозябр – это ж надо назвать ребенка Елисеем, чтоб потом всю жизнь лисом дразнили! Теперь все прям-таки не знают, как выпендриться. Разве сравнить с его детьми: Клара, Богдан, Надя, Феликс, Вова, ну старший-то Айдын уже был…»

– Пап, сядь в кресло, что ты на табуреточке как химера голову кулачком подпираешь!

– Мне так лучше.

Евгений Викторович стремился сидеть, лежать, одеваться так, чтоб было неудобно. Табурет – чтоб не на что было опереться, он и так слишком уж опирается этот последний год, неловко, стыдно, а выхода другого нет. Почти пятьдесят лет в Академии наук, в трех институтах преподавал, надрывался, пока мог, а толку… Ну да, всего лишь кандидат наук. Почасовик.

Сын погладил отца по лысине, из которой клочками прорастал седой ковыль. Степь, а не голова. Это он про себя подумал, молча, слово «степь» вызывало у отца специфические ассоциации. Интересно, позвонит ли сегодня его дочь, могла бы и поздравить с юбилеем. Только почему он так уверен, что это его дочь… Про остальных детей не настаивает, что его. И как угораздило!

Евгений Викторович поднял лицо, посмотрел на сына и дернулся, услышав другой внутренний голос, чеканный и безучастный, так только следователь на допросах разговаривал:

«В КПРФ состоял, пока было чем платить взносы? Капиталистов-спекулянтов ненавидишь? А у сына-капиталиста пригрелся, и ничего».

– Ладно, хорошо, – бормочет Евгений Викторович вслух.

– Ну и молодцом, – оборачивается сын, уже направившийся к дому. – И подумай, может, все же позовешь кого из друзей? Я ведь до сих пор ни одного не видел. Из академии, а?

– Дима, у меня нет друзей, я тебе сто раз говорил. У меня нет никого, кроме тебя.

Дима вернулся.

– Отец, ты просто не хочешь общаться с людьми, ты всех отталкиваешь. – Старик посмотрел негодующе, и Дима понял, что сейчас опять придется слушать монолог, который он уже знает наизусть. – Я не ее имею в виду, конечно. Она – сука, проехали.