Крокозябры (сборник)

Вопрос с Миней Никола в конце концов уладил, хотя с женой они остались злейшими врагами на всю жизнь. А я к тому времени собралась разводиться во второй раз, в связи с чем заявилась как-то к Николе с любовником, ставшим моим следующим мужем. Никола нас не выгнал, но предупредил, чтоб это было в последний раз, поскольку он не может принимать меня с любовником, доколе у меня есть муж. Никола тогда был озабочен ремонтом квартиры и реставрацией мебели и как-то исхитрился оставить все в том же виде, включая полосатые стены. Зарабатывал он неплохо, даже прикупил еще пару вещиц Гарднера, которые выискивал по всей России, но сама работа у него не клеилась. Он был наркологом, но алкоголики и наркоманы раздражали его до такой степени, что лечить их он не мог, а только клеймил позором. Потому из практикующих его перевели на административную работу. Там-то, видимо, и водились деньги, не двести рублей зарплаты, а какие-то приличные деньги.

Через некоторое время Никола женился. Совсем не так, как мечтал в юности. Его новая жена Нина была простой девицей, домохозяйкой, обитавшей неподалеку от его дачи.

Она не была и красавицей, но он к ней прикипел, и жизнь забурлила: вместе ездили на курорты, летом и зимой, ему удавалось покупать туристические путевки за границу, где он все подробно фотографировал, а потом созывал гостей смотреть на экране через проектор цветные слайды красивой жизни. Никола, можно сказать, возмужал, остепенился (и в том смысле, что получил кандидатскую степень), но ему не давал покоя Миня. Все с ним было не ладно: учился плохо, ничем не интересовался, книжек не читал, над папиными рассказами о семейном фарфоре смеялся, а тут случилось и вовсе страшное – наркотики. Уж эту область Никола знал как свои пять пальцев: сгреб юнца в охапку и потащил к специалистам. Это был единственный момент, когда между Николой и бывшей женой возник некий союз, в борьбе за общее дело. Но Никола вносил в лечение и собственную лепту: как-то привел Миню домой и озвучил ему все те нотации, которые накопились у него в душе. Довольный своим воспитательным вкладом, Никола оставил сына ночевать, чтоб поехать вместе с ним и с Ниной куда-нибудь на уик-энд, но когда проснулся, сына и след простыл. Никола открыл секретер, где хранились фамильные драгоценности, и обнаружил, что их там нет. Что в доме не осталось ничего, кроме темно-красного фарфора и семейных портретов.

В принципе, именно об этом и мечтал Никола с юности: передать наследство по наследству. Но как раз незадолго до того, как сын украл из отцовского дома золото и бриллианты, Никола написал завещание, в котором все оставлял Нине. Почему? Нина любила его, и это был жест. Учитывая, что Нина бездетна, для Мини это ничего не меняло. Но и в его сторону это был жест, правда, умолченный: ты, мол, еще заслужи свое наследство, гаденыш. Очень уж он выводил отца из себя, хотя у Николы было утешительное объяснение дурным наклонностям Михаила Николаевича: «Это все мать».

Завещание осталось валяться в пустом секретере как роспись сына в содеянном, он его со всей очевидностью прочел. Разъяренный Никола напрасно пытался вырвать признание у сына и найти сочувствие у его матери. Это был их последний разговор. Посокрушавшись, Никола немного утих, но не смирился. С ним произошло нечто, что можно назвать утратой смысла жизни. Он смотрел на красовавшийся за стеклом гарднеровский фарфор и больше не испытывал к нему никаких чувств. Ну чашки-чайники-фигурки, чем они в сущности отличаются от дулевских и от всех тех многочисленных фарфоровых изделий, английских и французских, китайских и японских, известных марок и безымянных, которые продаются теперь в каждом супермаркете? Он бы даже легко продал своего Гарднера, но было неудобно перед Ниной. Он столько лет компостировал ей мозги культом своих предков, что она не поняла бы такого шага.

Николу даже стала точить мысль о том, что он не знает, кем был его прадед. Кем-то из Кузнецовых, но он, может, и не имел отношения к фарфору, а был каким-нибудь заблудшим братом, вдруг даже двоюродным? Дед о нем не рассказывал, документальных свидетельств тоже не осталось, в советскую эпоху все всё уничтожали: фотографии, письма, архивы – это был компромат. И портреты предков на стенах – может, это и не предки вовсе? Может, просто – картинки? Вся суть жизни Николы стала осыпаться, как позолота. Ему надоело смотреть на полосатые стены. Ему осточертел XIX век. И Николай Сидорович стал превращаться, почти как Грегор Замза. Из «аристократа» – может, насмотрелся спектаклей Малого театра и подражал всем этим костюмным персонажам? – в хамоватого самодура. Из ценителя поэзии Серебряного века – в читателя рекламных объявлений.