Кроме меня, кроме неё

Иринка с ходу столик у окошка выбирает. Раздеваемся. Блин! Я же, как дура, одета. Совсем не собиралась ни в какие людные места идти. Шапку стягиваю и представляю, как сейчас моя отросшая челка колом стоит… Хоть плачь! Опять мельком смотрю на него – по телефону разговаривает, но ровно, без эмоций. Значит, не с ней. И на том спасибо!

Куда же мне сесть? Рядом? Ни за что! Напротив? Еще хуже. Куда я глаза дену? И зачем вообще вышла из дома? Нет… Правильно, что вышла. Хоть насмотрюсь на него вволю. Если посмею…

Сажусь напротив. Но меня Иринка тут же сгоняет:

– Не, Марин, пересаживайся, – улыбается, а сама щурится лукаво.

Если бы она знала, как мне это все сейчас мучительно дается. Но пересадила меня справедливо, конечно. Я и не сообразила, что им со Славиком рядом сидеть удобнее. Только о себе и думаю…

Отодвигаю стул. Он скрипит так громко. И все молчат, как назло. Сажусь, а сама боюсь лишний раз локтями шевельнуть, только тереблю салфетку кончиками пальцев. Сейчас еще кофе принесут с пирожным. Как я есть-то при нем буду?

А они говорят о чем-то, веселятся. Никита шутит, каждый раз смеется сам над своими рассказами. Ничего не слышу. Только искоса посматриваю на него, когда ко мне Иринка обращается. Кажется, он меня вообще не замечает. Будто с ним рядом и не сидит никто. Как же мне расслабиться? Ковыряю ложечкой тирамису. Выдолбила уже всю сердцевину. А кофе вообще боюсь пробовать. Как назло ведь, захлюпаю в полной тишине.

– А ты чего молчишь? – ни с того ни с сего поворачивается ко мне Никита и совсем без капли смущения смотрит.

А у меня весь десерт в один момент колом в горле встал. Только и смогла, что до чашки дотянуться, чтобы сделать глоток.

Жму плечами, а самой обидно до жути, что опять, как тупица, молчу. И говорить уже что-то неуместно.

Иринка со Славиком торопятся домой, как будто быстрее от Никиты избавиться спешат. В кафе весь вечер не просидишь: это сколько денег надо? А времени только девять. Им бы еще друг с другом пошушукаться…

А Никита то ли не догоняет… Не знаю. По какой-то причине до самого дома с нами идет. Молчит всю дорогу. Думает о своем. Наверное, о физичке…

Иринка со Славиком первые в подъезд проскальзывают.

– До завтра, Никитос, – прощаются.

Моя очередь за ними следом.

– Марин, – слышу его голос, и снова у меня гиря ухает от сердца и вниз куда-то, – можно тебя на пару слов?

Иринка слушает, двери подъездные не закрывает. Ждет меня нетерпеливо.

Киваю в знак согласия и иду за ним чуть в сторону.

– Скажи мне, – пытливо вглядывается мне в глаза, а я их спрятать стараюсь, и щеки огнем загораются, – я тебя чем-то обидел?

Обидел?.. Не то я услышать ожидала! Совсем не то! А эти его слова только подтверждение, что все это игра была… ничего не значащая… И огонь этот мерзкий все дальше со щек по всему лицу распространяется.

– Да нет… – говорю. Пытаюсь сдержаться, чтобы не заплакать, и слышу свой голос, сухой и натянутый.

– Я, может, не так себя где-то повел? Но это ведь нормально как бы. Ничего такого из ряда вон выходящего, – говорит и все сильнее и сильнее мне сердце ранит.

«Ничего такого из ряда вон выходящего», то есть с училкой под одним зонтом идти, записки всякие писать, домой провожать – это в порядке вещей?

– Ну да, – киваю. Не знаю, что на это ответить.

И тут же бегу в подъезд без оглядки, потому что еще секунда – и разрыдаюсь у всех на виду. Зажмуриться бы, спрятаться, скрыться, провалиться сквозь землю. Нет меня, не я это…

Теперь это точно конец… Лучше бы он ничего не говорил. Только хуже сделал. Мамочка! За что мне это все? За что?

16

Вечером погулять не удалось. А все потому, что в подъезде кто-то буянил. Был уверен, что сейчас вот-вот и к нам в дверь ломиться начнет. Думал, Настин бывший. Нервно наворачивал круги по комнате в ожидании, пару раз выскакивал на лестничную клетку, чтобы глянуть, кому там неймется. Но, видно, не на нашем этаже весь этот сыр-бор разгорелся.

А утром в школу захожу и сразу к расписанию кидаюсь – когда там контрольная у девятого «А»? Вроде и толку мне нет от этой информации. С другой стороны, хоть кулаки зажму. Какую бы там неприязнь ко мне не испытывала – пусть напишет хорошо. А по звонку с урока – к кабинету. Зачем? И сам не знаю.

А она выходит первая, только взгляд колкий в мою сторону бросает и сразу мимо. Ну что ж? Хоть решила все. А на что я еще надеялся?

Не пойму я ее все-таки. Что ж такого произошло, в конце-то концов, что она меня так резко ненавидеть начала? Может, поговорить надо? Напрямую у нее спросить? Я ж, наоборот, себя в руках держал, как мог. Хотя могло бы крышу снести. Как мне ее поцеловать хотелось тогда в подъезде, но я даже прикоснуться не посмел, запретил себе. Хотел, как лучше. А вышло…

Архипов с Семеновым все глумятся надо мной, похабщиной своей направо и налево раскидываются. Самое главное, что в Настину сторону не рыпаются. А так – пусть ржут. Кони, блин. Нет. Лошади! Что-то подумал я на досуге, и жалко мне их стало. Амбиции огромные, а ума совсем нет. Как дети малые, только хвастаться способны. А на деле… так… пустое место…