Кромвель

Множество покушений на его жизнь и сознание, что от него зависит все — порядок, мир, общественное благополучие, — сделали его крайне осторожным. Говорили, что он не? доверял никому, даже личной охране, даже близким родственникам. В каждого иностранца он всматривался как в возможного тайного врага или убийцу, носил под одеждой тонкую кольчугу и никуда не выходил без гвардейцев.

И вот зловещая гостья с острой косой все чаще стала появляться в его доме, как бы предупреждая, как бы. грозя хозяину. В феврале умер от чахотки молодой муж Фрэнсис — Роберт Рич. Всего три месяца прошло с их великолепной разгульной свадьбы — и вот уже оделась юная вдова в черный траурный наряд. Вскоре за ним последовал в иной мир его дед, граф Уорик, отказавшийся занять место среди новых лордов. В июне опочил годовалый внучонок Оливера — младший сын Бетти Клейпол. А сама Бетти тяжко заболела.

Милая, живая, своенравная дочка — самая любимая дочка Бетти, которая в шестнадцать лет вышла замуж по своему выбору за Джона Клейпола, «нечестивого кавалера», и всегда просила отца за кого-нибудь из осужденной роялистской братии, лежала теперь в Гемптон-Корте, мучимая печалью о сыне и сильными болями, с которыми не могли справиться врачи. Когда стало ясно, что недуг ее опасен для жизни, Оливер со всей семьей и двором переехал в Гемптон-Корт. Он сам взялся ухаживать за больной. Душные июльские ночи напролет просиживал у ее изголовья, терзаясь видом ее страданий и своим бессилием. Он забросил государственные дела, лишь изредка выходил к иностранным послам с красными от бессонницы глазами, шаркающей старческой походкой.

В первые дни августа Бетти почувствовала себя немного лучше, и изнуренный отец впервые проспал всю ночь. Утром 6 августа она умерла. Ей было в ту пору двадцать девять лет.

Кромвель чувствовал себя настолько разбитым, опустошенным и больным, что даже не поехал на похороны, состоявшиеся 10 августа. Через неделю сильный приступ его старого недуга, подхваченного еще в ирландских болотах, свалил его — началась лихорадка. Но душевная боль была сильнее физического недуга. Он страдал невыносимо. В поисках утешения он велел принести Библию и прочесть ему отрывок из посланий апостола Павла. Когда текст был прочитан, он сказал:

— Это место уже однажды спасло мне жизнь, когда мой старший сын умер, что пронзило, как кинжалом, мое сердце; но это спасло меня.

Лихорадка, оправдывая свое название трехдневной, отступила, и 19 августа Кромвель участвовал в заседании Государственного совета. На следующий день он настоял, чтобы его вывели на прогулку, и проехался немного в окрестностях замка. Навстречу ему попался знаменитый квакер Джордж Фокс с очередным прошением. Кромвель уже несколько раз не без интереса беседовал с этим просветленным человеком и сейчас велел ему прийти завтра. Фокс, пораженный, долго смотрел ему вслед. «Еще до того, как я подошел к нему, — записал он в своем дневнике, — я увидел и почувствовал дуновение смерти, от него исходящее. А когда я подошел к нему, он выглядел как мертвец».

На следующий день Фоксу отказали в приеме: протектор слег опять.

24 августа его по настоянию врачей перевезли в Уайтхолл: в Гемптон-Корте, за городом, было сыровато, а дело клонилось к осени. Но переезд только ухудшил состояние больного. Вечером озноб уже снова бил его, и дух начал слабеть. Много раз он механически повторял Символ веры, но надежды не было в его тоне. Возможно, его донимали укоры совести? Трижды слышали, как он шептал: «Страшное дело — попасть в руки бога живого». Раз он подозвал к себе капеллана (несколько домашних проповедников день и ночь молились о его здоровье в соседнем покое).

— Скажите мне, — спросил больной, — возможно ли однажды избранному потерять благодать?

— Нет, невозможно, — твердо ответил богослов, искушенный в догматах кальвинистской веры. Вздох облегчения вырвался из груди Кромвеля. Он поднял глаза и прошептал:

— Тогда я спасен. Ибо я знаю, что некогда мне была дарована благодать.

30 августа страшная буря пронеслась над Лондоном. Ураган, словно игрушки, опрокидывал церковные колокольни, срывал крыши с домов, топил корабли на Темзе. В парках и окрестных лесах бурелом проложил гигантские просеки, на полях развеяло собранный в снопьг урожай. Невиданные смерчи закручивались в воздухе; их темные вершины упирались в небо.

Грохот и завывания бури проникали за толстые стены Уайтхолла, заставляя вздрагивать и громче повторять слова молитвы всех его обитателей. Когда буря немного утихла, сознание Кромвеля как будто прояснилось, ему стало полегче. Он снова сказал, что не умрет на этот раз — будет жить, чтобы завершить свое дело. Приступов не случилось и на следующий день, но слабость была очень велика.