Крона огня

– Ладно, мы охотиться. Но запомни, это в последний раз! Еще без дела позовешь – забуду, как и звали.

– Да разве ж это без дела? – начал было сэр Жант. Однако молодой вождь не стал его слушать, и огромная волчья стая, как по команде, ринулась в лес, оставляя на берегу нурсийского принца наедине с насмерть перепуганными крестьянами.

Странное требование его высокопреосвященства не выходило из головы мастера Элигия всю дорогу от резиденции кардинала-примаса ко дворцу. Конечно, подарки, которые одни правители дарят другим, это не просто ценные вещицы, здесь есть свои правила и намеки, порою такие ясные, что говори в открытую – яснее не скажешь.

Можно понять – для главы франкской церкви должно быть обидно оскорбительное, вопиющее невнимание к его ценному дару, тем более если тот сделан от имени Святого престола. Но только ли в этом дело? Уж больно настаивал монсеньор Гвидо на скорейшем употреблении по назначению именно этого молитвенника. Да еще при большом стечении народа…

Казначей вдруг припомнил, что будто бы в древности, кажется в Персии, для одного царя был придуман столь коварный яд, что стоило покрыть им свиток, как прочитавший его, вернее, даже и не читавший – касавшийся пальцами, умирал в тот же день. «Ложь или правда – кто знает? Но коварство персов известно далеко за пределами их земель. А что, если такой яд – не пустые россказни и, о ужас, кардинал или кто-то там в Риме задумал отправить к праотцам матушку нынешнего кесаря?!»

Сперва эта мысль показалась ему абсурдной, но чем более приближался он ко дворцу, тем меньше такое лиходейство представлялось ему невозможным. «Конечно, – размышлял мастер Элигий, – кесарь Дагоберт при всей своей юности проявляет зрелость, достойную умудренного годами мужа. Но все же Гизелла, его мать, имеет большое влияние на сына и, по сути, является соправительницей, во всяком случае, когда дело касается мира, а не войны, хозяйства, а не управления державой. Убрать ее – немалый удар по кесарю, заодно и предупреждение, чтобы тот не зарывался. А то ведь: нет, чтобы сидеть тихо и смиренно радоваться признанию собственной персоны римской курией, – желает причисления своего, прямо сказать, неподходящего отца к лику святых! Такое требование кого хочешь заставит действовать решительно и без оглядки. Признать дракона святым – как они могут с этим смириться?!»

Но вместе с тем есть и другой непреложный факт: юный Дагоберт и Гизелла – его благодетели. Лишь благодаря им он держится при дворе. Лишь их соизволением вознесся столь высоко и надеется подняться еще выше. «Нет, здесь действовать с наскока никак нельзя, сначала хорошо бы все досконально разузнать, а уж потом, если окажется, что мои домыслы неверны, заботиться об интересах церкви. А если верны… – Элигий чуть заметно улыбнулся, не желая, чтобы кого-то со стороны посетила даже тень подозрения о причине его внезапной задумчивости. – Если то, о чем он не хотел бы даже думать, правда, то как раз может получиться очень даже хорошо.

Раскрыть заговор против государыни – отличная ступенька к должности майордома. Конечно, фра Гвидо нужно будет известить заблаговременно: мол, все пропало, заговор раскрыт! Пусть успеет скрыться и также будет мне благодарен. В преступлении можно будет обвинить коварных абаров, ведь книгу передал абарский лазутчик. А когда шум уляжется, монсеньор кардинал вернется из Рима и наверняка будет куда более сговорчив и любезен со мной, чем ныне. От его доброй воли многое зависит: Рим – покупатель, не знающий равных, если хорошо взяться за дело…»

Он мечтательно закатил глаза, прошел мимо замерших у дворцовых ворот копейщиков, пересек двор. Начальник стражи бросился навстречу.

– Доложить о вашем приходе?

– Нет, я к себе. – Он прошел через дворцовое здание, радуясь и вновь проговаривая, катая на языке это простенькое «к себе», и вскоре оказался на пороге сокровищницы. Охранники бодро отсалютовали копьями, дежурный писарь, ведший учет еженедельных поступлений из провинции, склонился перед высоким господином.

– С вашего позволения, я уже скоро заканчиваю опись, – промолвил он.

– Это не к спеху, – пренебрежительно отмахнулся верховный казначей. – На втором стеллаже с дарами лежит Священное Писание, ты легко найдешь его по роскошному переплету.

– Да, я знаю эту книгу.

– Принеси ее ко мне. Я желаю, чтобы ты открыл Бытие и прочел мне сцену искушения праматери Евы.

– Как пожелаете. – Удивленный грамотей не стал оспаривать повеление, тем более что мастер Элигий был широко известен набожностью. Спустя несколько минут он вновь стоял перед казначеем и, открыв изящные замочки на обтянутых сафьяном досках переплета, звучно декламировал текст.

– Незачем так громко, – поморщился мастер Элигий, любуясь игрой света в замечательной величины и чистоты яхонтах, украшавших серебряные уголки книги. Писарь стал читать тише, потом еще тише, потом речь его перешла в едва разборчивый шепот. – А теперь совсем тихо, – нахмурился слушатель, внимательно глядя на лицо слуги. Взгляд того будто остановился, упершись в страницу. – Я говорю, ты читаешь совсем тихо.