Крона огня

— По-моему, здесь несколько иной вариант, — сдержанно произнес выпускник Сорбонны. — Мне кажется, существо, появившееся в результате молекулярной диффузии хаммари и Фрейднура, узнало, так сказать, родича. Но что будет дальше?

Взгляд брата-привратника из настороженного превратился в ошеломленный — на стучавшем в калитку аббатства, кроме нательного креста и двух лопухов, прикрывающих срамные места, ничего из одежды не было. Между тем глаза не обманывали монаха — по ту сторону ворот стоял не какой-нибудь нищий бродяга, а мастер Освальд, бессменный управляющий монастырскими землями по ту сторону реки. Монах перекрестился, суетливо загрохотал железным засовом, поспешая открыть калитку и впустить несчастного.

— Входите, входите, мастер Освальд. Вы в таком виде… Что это с вами приключилось?

— Вы еще спрашиваете, — утирая обильно текущие по щекам слезы, всхлипнул управляющий. — Меня ограбили разбойники, ограбили и избили, — он затравленно оглянулся. — Дайте же мне какие-нибудь лохмотья прикрыть наготу. Стыдно людям на глаза показаться.

— Да-да, — пробормотал привратник, делая знак стоящему чуть поодаль вояке отдать жертве разбоя свой плащ. — Где это случилось?

— За переправой, у трех дубов, — снова всхлипнул Освальд. — Они набросились со всех сторон, приставили меч к горлу, так что я даже крикнуть не успел. Забрали все до последней нитки: коня, обоз и то, что на возу, — оброк с фермы, — вновь зарыдал, вспоминая недавнюю стычку, управляющий.

— Один всадник преградил дорогу, еще двое подъехали сзади, остальные выскочили из кустов? — поинтересовался осанистый солдат, передавая всхлипывающему бедолаге серый дорожный плащ.

— Так и было.

— Вот же беда на наши головы! — хмурясь, процедил командир стражников. — Каждый день — новое ограбление. Эти негодяи вовсе страх потеряли. Пятое нападение за пять дней. Не иначе, банда Молота: каждый раз одно и то же — грабят и молотят до полусмерти. И все в монастырских землях. Может, кто-то мстит аббатству?

— За что, сын мой? — возмутился смиренный брат-привратник. — Живем по Божьим законам, довольствуемся малым и не изнуряем свою паству.

— Мало ли, всякое может быть, — невразумительно ответил умудренный опытом боец, почесывая кустистую бороду.

— Я еще не все рассказал, — вмешался в их разговор пострадавший. — Когда эти мерзавцы совлекли с меня одежду и начали дубасить, будто я сноп колосьев, мимо как раз проезжал некий молодой господин со слугой. Он накинулся на грабителей как лев, однако, увы, силы были неравны. Слугу его пронзили копьем, а его самого, увы, сбили с коня и так оглушили, что дух вон! Едва жив остался. Затем нас бросили на дороге без сознания. Когда я очнулся, кроме меня и этого молодого господина поблизости никого не было. Я тащил его на себе, сколько мог, но затем выбился из сил и оставил уже неподалеку от стен монастыря под деревом. Он стонет и все время призывает святых отцов. Должно быть, совсем плох и желает исповедаться перед тем, как отдать богу душу.

— Можешь указать место? — нахмурился стоявший у ворот стражник.

— Конечно, как же иначе, я сам его и прятал.

— Хорошо. — Старый вояка оглушительно свистнул в два пальца, бесцеремонно нарушая монастырское благолепие. Со стен на этот зов к нему устремились еще двое бородачей в кольчугах и шлемах. — Ты едешь со мной, — скомандовал старший, указывая на одного из соратников, — ты остаешься на страже.

— Всего один человек для охраны монастыря? — обеспокоился брат-привратник. — И так-то немного, но всего один…

— И того могло бы не быть, — недовольно буркнул в ответ стражник. — Как господин наш Пипин из лесной крепости уехал, лишь малый гарнизон остался. Вы уж лучше своему настоятелю в Реймс пишите, да кесарю в Париж, пусть оградят святое место от разбойного люда.

— Напишем! — в праведном гневе поднял кулак монах. — Наша братия немало сделала для молодого Дагоберта.

— Вот и я о том. — Страж указал соратнику на конюшню. — Оседлай трех, нет, четырех коней. Лучше трех коней и одного мула. А вы, святой отец, прошу вас, приведите этого бедолагу в достойный вид.

Шарль из Люджа приоткрыл глаза, зелень весело шелестела над головой, какая-то пичуга, усевшись на тонкой ветке, разглядывала жертву грабителей с явным сочувствием.