Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы

В дальнейшем события развивались стремительно. Приказ командарма о выходе на боевые позиции исполнил только 236-й Оршанский полк. 237-й Минский и 235-й Невельский вышли из казарм с оружием в руках, несмотря на попытки политруков и командиров их удержать. Выйдя из казарм, они устроили митинг. Тухачевский говорил об этом Каменеву: «…они двинулись к артиллерии для прекращения огня. Часть хотела идти к 80-й бригаде, часть – к 236-му полку, часть на Петроград. Это остановило их в версте от Ораниенбаума, где они снова начали митинговать, но были скоро окружены курсантами ‹…› и арестованы»[469]. Вместо того, чтобы действовать решительно, восставшие устраивали митинг за митингом, что дало возможность командованию бросить на митингующие полки всего один батальон надежных курсантов. Но этого оказалось вполне достаточно. 235-й и 237-й полки были разоружены без всякого сопротивления. Напуганные солдаты выдали так называемых зачинщиков беспорядков. В восставших полках было арестовано около 100 человек. Суд, состоявшийся в этот же день, был скорый и беспощадный. Если, конечно, можно назвать судом короткое заседание Чрезвычайной революционной тройки 1-го особого отделения охраны Финляндской границы Республики во главе с начальником 2-го отделения особого отдела Николаевым. 41 красноармеец 237-го полка и 33 – 235-го были приговорены к расстрелу. Приговор гласил: «Принимая во внимание, что мятеж был совершен вблизи фронта, на который обращены взоры рабочих и крестьян России и всего мира, что мятежники хотели предать рабоче-крестьянское дело, сыграв на руку засевшим в Кронштадте генералу Козловскому, его приспешникам, финским белогвардейцам и французской бирже, Особое Отделение постановило: арестованных шкурников и провокаторов – расстрелять»[470]. Приговор был приведен в исполнение немедленно, о чем были широко оповещены все части 7-й армии. Красноармейцы 79-й бригады хорошо усвоили урок и поняли, что любимого командарма надо бояться больше наступления по льду под огнем артиллерии и пулеметов. Тухачевскому было совсем не жалко своих любимцев, ничего страшного не произошло, сообщал он Каменеву: «Есть основания полагать, что эта встряска переродит бригаду и задержка получится лишь на одни сутки. Сейчас действует трибунал и особый отдел, чистка и расправа будет жестокая»[471]. 15 марта по 7-й армии был издан приказ Тухачевского: «Тяжелое впечатление произвело на меня вчерашнее преступное митингование Славных и Победоносных Минского и Невельского полков». Приказ напоминает по тону обращение помещика к крепостным крестьянам. Вслед за этими словами следует напоминание о расправе, а потом барская милость: «Теперь, когда обманутые ими герои просят дать им возможность взятием Кронштадта искупить свою вину перед рабочими и крестьянами Советской России, приказываю: Возвратить Минскому и Невельскому полкам их оружие и Революционные Знамена»[472].

Но и другие красноармейские и даже курсантские части не горели желанием наступать на Кронштадт. Из армейских частей меньше всего доставляла хлопот командованию 32-я бригада, входившая в состав Сводной стрелковой дивизии и прибывшая, как и 27-я дивизия, из Западного военного округа. Начальник политотдела Южной группы писал о хорошем настроении и боеспособности одного из ее полков. Но положение в других полках было иным. Особисты доносили 14 марта: «96-й полк 32-й бригады – настроение удовлетворительное, но красноармейцы идти в наступление боятся, опасаясь, что на открытом льду их всех перебьют»[473]. Еще хуже были настроены красноармейцы Отдельного сводного полка 32-й бригады.