Кровь ацтека. Наследник

Возможно, он полагал, что я и так всё знаю, думал, что отец Антонио рассказал мне правду. Однако добрый священник искренне верил в то, что только неведение способно защитить меня. Слишком многое зависело от того, останется ли тайна погребённой или выйдет наружу.

Я попытался представить себе, как разыгрывалась трагическая пьеса о фамильной чести и семейном наследии. Старая матрона поселила юного дона Эдуардо на гасиенде, управляемой Рамоном, чтобы тот обучился всему, что подобает кабальеро.

Но, amigos, что делает юнца настоящим мужчиной? Правильно, женщина, шпага и конь, причём под женщиной вовсе не обязательно подразумевается законная супруга. Думаю, что Рамон только порадовался, когда узнал, что его ученик вступил в связь с индейской красоткой. Возможно, он даже удовлетворённо сообщил старой сеньоре, что её сын ведёт себя именно так, как и подобает родовитому испанцу.

Сам Рамон, хоть и не был знатного рода, провёл всю жизнь на службе у аристократов, полагал, что прекрасно знает эту породу, и не допускал даже мысли о том, что в отличие от монет графа Роберто не все отпрыски благородных идальго отчеканены по единому образцу. Эдуардо и Елена вовсе не походили на большинство представителей своего сословия, ибо Бог наделил их мечтательными сердцами и стремлением излить свои мысли и чувства в поэтических строках, дабы поделиться ими с миром.

И эти их мысли и чувства далеко не всегда совпадали с тем, чего ждали и требовали от них окружающие.

Мать Эдуардо — я просто не мог заставить себя думать о ней как о родной бабушке — прибыла с визитом на гасиенду, возможно, чтобы убедиться воочию, каких успехов добился Рамон в воспитании молодого гранда. И тут уж не обошлось без вмешательства самой судьбы, подгадавшей к её прибытию моё появление на свет.

Я пытался представить себе, что творилось на душе у Эдуардо и у моей матери. Вообще-то юноша вполне мог жениться на красавице индианке назло матери, но сердцем я чувствовал, что это не так. Стоило лишь вспомнить, как потеплел голос дона Эдуардо, отражавший его истинные чувства. Я был уверен в том, что этот человек любил мою мать, но, подобно многим поэтам и книжникам, живущим в вымышленном мире, преувеличивал могущество любви, её способность преодолевать все препоны. И разумеется, неверно судил о старой матроне, являвшейся в полной мере продуктом своего времени. После смерти мужа, а возможно, и ещё раньше, обнаружив в супруге намёки на то, что так ярко и, по её мнению, пагубно проявилось в её сыне, она взяла бразды правления домом маркизов де ла Серда в свои руки, твёрдо вознамерившись всячески блюсти величие этой древней фамилии.

Интересно, каково пришлось юному Эдуардо, когда он сообщил матери, что не только сочетался законным браком по христианскому обряду с индейской девушкой, но ещё и имеет от неё сына, то есть законного наследника? Надо полагать, даже дьявольская злоба, которую я увидел сквозь решётку на лице пытавшегося убить меня Луиса, и та была ничем по сравнению с безумной яростью, охватившей эту женщину при мысли о том, что последним в древнем и славном роду маркизов может стать презренный метис.

И что, интересно, творилось у Эдуардо в голове, когда мать приказала Рамону убить его жену и новорождённого сына? Думал ли он, что это убийство станет воздаянием за его грехи? Пытался ли он защитить нас? Да знал ли он вообще, что над нами готовятся учинить расправу?

Ответов на эти вопросы у меня не было, да и быть не могло, но мне очень хотелось знать, как всё обстояло в действительности.

Я отказывался верить, что дон Эдуардо знал о намерении Рамона убить и меня, и мою мать. Ради спасения его души я молился о том, чтобы это было не так, чтобы оказалось, что отец был обманут, введён в заблуждение и поэтому не мог воспрепятствовать злодеянию.

А когда оно свершилось, винил в этом себя.

Мы все действуем по-разному, следуем в жизни разными путями.

Когда жизнь дона Эдуардо слишком осложнилась, он не проявил твёрдости, не настоял на своём, а предпочёл пойти на поводу у матери. Женился на испанской красавице, которую та для него присмотрела, обзавёлся наследником чистой крови, а отрады и утешения искал теперь только в своей поэзии, в словах, исходивших из его сердца.

Кстати, amigos, вы заметили, что несколькими строками выше я один раз всё-таки непроизвольно назвал этого человека не «дон Эдуардо», а «отец». Да, где-то в глубине сердца я понимал его в достаточной степени, чтобы назвать отцом.

Но понять ещё не значит простить.