Кровь ацтека. Наследник

Процессия добралась до quemadera, и тех из нас, кому предстояло бичевание, привязали к столбам. Когда привязывали меня, я поднял глаза и увидел свисающий с балкона герб дона Диего Велеса, а также стоящую на этом балконе группу людей. Рамон с Луисом, погубившие мою жизнь, тоже находились там. Потом рядом с Луисом произошло какое-то движение, и внезапно оказалось, что я смотрю в глаза Елены. Какое-то мгновение она смотрела вниз, на меня, взгляд её не блуждал по quemadera. Но прежде чем на меня обрушился первый удар, девушка ускользнула с балкона и пропала из виду.

Я и раньше подозревал, что мою жизнь выкупила она, но не имел уверенности, а вот теперь точно узнал, кому обязан спасением. Елена пришла сюда не затем, чтобы смотреть на мучения наказуемых, но желая удостовериться воочию, что меня действительно не сожгут. А может быть, дать мне понять, что она возвращает долг Сыну Камня, даровавшему жизнь её пьесе.

Выдержать бичевание, не лишившись чувств, считалось признаком мужества и стойкости, но я молил Бога отнять у меня сознание, лишь бы не быть свидетелем того ужаса, который вот-вот сотворят с самыми близкими мне людьми. Г лаза я отвести ещё мог, но руки мои были связаны, и уши оставались открытыми. Хуже того, мой столб для бичевания оказался одним из ближних к кострам. Я слышал почти всё.

Всякий раз, когда ужас лишал меня чувств, бич возвращал к действительности. Мужчины и женщины нередко умирали под кнутами, однако насчёт меня из толпы неслись крики, будто мою спину палач щадит, ибо на ней даже после ста ударов кое-где осталась целая кожа. Щедроты Елены, как видно, не обошли и руки, сжимавшей бич, но в данном случае я предпочёл бы умереть, лишь бы не оставаться в сознании.

Когда дон Хулио сошёл с колесницы, чтобы взойти на костёр, толпа разразилась таким рёвом, как будто он лично чем-то смертельно навредил каждому из тысяч этих людей. Но он проигнорировал эти крики и направился к месту казни величественно, словно король на коронацию.

Неожиданно я понял, о чём напоминает мне это кровавое зрелище. Отец Антонио давал мне книги, где рассказывалось о смертельных кровопролитных сражениях на аренах, что устраивали императоры Рима для увеселения и умиротворения публики. А ведь если подумать, то и массовые жертвоприношения ацтеков служили той же цели. Эх, проходят века, тысячелетия, а человек, похоже, не меняется. Как был, так и остаётся зверем.

Инес пришлось подниматься с посторонней помощью, и если сначала я не знал, что тому причиной: физическая немощь оставившая бедняжку перед лицом ужасной смерти ремость, то стоило лишь увидеть её воодушевлённое, полное отваги лицо, как стало ясно: если что-то и ослабло, то лишь её тело, а никак не дух. Инес буквально лучилась храбростью, и я издал восхищенное восклицание, которое стоило мне ещё одного удара бича.

Смотреть на Хуану, такую худенькую, что единственный страж без труда отнёс обвиняемую к её «почётному месту» на руках, у меня не было сил. И не у меня одного: вид хрупкой девушки растрогал даже жестоких зевак, и многие отводили глаза.

Я тоже отвёл взгляд, но это мало мне помогло, ибо я знал порядок казни. При каждом столбе для приговорённого к сожжению имелась гаррота — железный обруч, стягиваемый закреплённым позади столба винтом. Если преступник раскаивался, обруч надевали ему на шею, палач закручивал винт, ошейник стягивал горло, и жертва умирала от удушья. Это, однако, считалось актом милосердия, подобное наказание применялось только к раскаявшимся и только людьми вице-короля, поскольку монахи не могли убивать людей. Так, во всяком случае, они заявляли.

Дон Хулио и Инес от покаяния отказались, и на них эта милость не распространялась. Хуана, как мне сказал один из находившихся близко и слышавших всё людей, тоже отвергла покаяние, но она тронула даже чёрное сердце палача, и тот, сделав вид, будто счёл её раскаявшейся, удушил бедняжку. Правда, рассказывали и другое: якобы какой-то богач, проникнувшись к Хуане состраданием, подкупил палача, чтобы её мучения были недолгими.

Я слышал, как разгорался костёр — сначала занялся трут, потом хворост, языки огня заплясали и взметнулись ввысь. Я слышал жуткое шипение поджаривавшейся плоти, ужасные хлопки взрывающихся пузырьков жира и, чтобы вытеснить эти кошмарные звуки из сознания, заполнял его, снова и снова мысленно повторяя одно и то же слово: «Месть, месть месть...»

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

...И оказались они в некоей тюрьме,

служившей пристанищем жалкому

убогому отродью...

Мигель Сервантес. Дон Кихот

98

Путь к северным рудникам я проделал не на чистокровном скакуне, но на жёстких половицах запряжённой мулами тюремной повозки, прикованный цепями к лавке, в компании с облачённым в san-benito содомитом, подвергнутым аутодафе и после сотни плетей получившим вдобавок два года рудников. Меня отправляли на каторгу пожизненно, но поскольку мало кто выдерживал на рудниках больше года, срок приговора особого значения не имел.