Кровь ацтека. Наследник

«Муравьи» опустошали свои корзины рядом с размельчителем. Это я углядел лишь мельком, поскольку нас уже погнали к бараку, но сам процесс был знаком мне по книге о горном деле из библиотеки дона Хулио. Порода, добытая в шахтах, дробилась и измельчалась на специальных мельницах, после чего ссыпалась в большие кучи на специальном, вымощенном камнем дворе, именовавшемся патио.

Минеральный порошок разбавлялся водой, пока не превращался в кашицу, после чего azoguero, очиститель, добавлял к ней смесь соли и ртути. Из полученной субстанции формировали толстые лепёшки, которые передавались «повару». Затем, чередуя нагревание и прогревание, серебро отделяли от ртутных соединений. Процесс, называемый амальгамированием, мог продолжаться недели или даже месяцы, это зависело от искусства мастеров и содержания серебра в руде.

Ртуть для этого процесса была жизненно необходима, и её добыча являлась королевской монополией. Большая часть ртути поступала из Испании, с рудника Альмаден.

На открытой площадке, служившей для приёма пищи, нас распределили по рабочим командам, каждую из которых возглавлял надзиратель из числа африканских рабов.

Человек, к которому я попал в подчинение, на несколько дюймов превосходил меня ростом, имел могучее сложение и уже десять лет надзирал за работниками, а их сейчас под его началом было около дюжины. Тело африканца носило следы множества несчастных случаев, что в моих глазах делало его похожим на римских гладиаторов. Звали его Гонсало.

   — Снимай рубаху! — приказал он, поигрывая бичом.

Я снял. Шрамы на моей спине оставались красными, но уже не кровоточили и потихоньку заживали. Бич хлестнул меня сзади по ногам, и я вскрикнул от неожиданной боли. Двое помощников схватили меня за руки, в то время как Гонсало нанёс мне ещё пять ударов по икрам и задней стороне бёдер.

   — Вообще-то ты здесь не для бичевания, а чтобы работать, и это тебе только для придания трудолюбия. Я не бил тебя по спине, потому что она ещё не совсем зажила, — не хочу, чтобы ты свалился и не смог работать. Понял?

   — Да.

   — Пока ты работаешь, тебя не станут бить, во всяком случае слишком часто, и будут давать достаточно еды, чтобы у тебя хватало сил трудиться. При попытке побега тебя убьют. Это тебе не тюрьма. В тюрьме за такое добавляют срок. Здесь тебя просто убьют. Это понял?

   — Да.

   — Если вздумаешь лениться или отлынивать от работы, я выдеру тебя так, что аутодафе покажется тебе развлечением. А во второй раз отрежу ухо. Когда пойдёшь вниз, сам увидишь шест, к которому прибиты уши лентяев. Ну-ка, попробуй догадаться, что будет в третий раз?

   — Останусь без головы.

Гонсало ухмыльнулся и ударил меня по лицу рукоятью своего бича.

По щеке потекла кровь.

   — Ты прав, но для каторжника правота не добродетель. Ты не человек, а рабочая скотина. И когда разговариваешь со мной, должен опускать глаза, чтобы я видел, как ты меня уважаешь.

По его знаку индейцы, державшие на поводках мастифов, подступили поближе. Их адские псы ворчали, обнажая страшные клыки.

   — Кое-кому может прийти в голову попробовать сбежать из барака ночью, когда все спят. Нашёлся тут недавно такой умник. Выкопал дыру под стеной и вылез наружу. Собаки в тот день хорошо наелись.

Гонсало снова хлестнул меня по икрам.

   — Советую тебе не припрятывать серебро. Потратить тебе его всё равно некуда, а если тебя поймают с поличным, то строго накажут. На первый раз — останешься без уха. На второй раз — без головы.

Бич ещё раз опоясал мои ноги ниже колен.

   — Заклеймить его!

Двое мужчин удерживали меня, в то время как кузнец поднёс к моему лицу раскалённое железное клеймо — буква «С» размером с фалангу мизинца. Я дёрнулся, клеймо наложилось на рубец от недавнего удара, и вместо чёткого «С» получилось нечто смазанное. Так началась моя каторжная жизнь. Меня первым делом заклеймили и избили, а если мне позволялось есть и спать, то лишь потому, что тягловая скотина не может работать без корма и отдыха.

Спальный барак представлял собой глинобитное строение без окон и с единственной дверью, прекрасно приспособленное для содержания узников. Там не было ни комнат, ни лежанок — одно длинное общее помещение с набросанными на пол грязной соломой и одеялами.

Помимо двух двенадцатичасовых смен под землёй каторжники должны были выполнять ещё и наземные работы, например перетаскивать измельчённую на мельницах руду на патио для амальгамирования. Когда очередная рабочая команда возвращалась со смены, её кормили и отправляли в барак отсыпаться, пока не придёт время снова заступать на работу.

Одна рабочая смена, например та, в которую зачислили меня, пользовалась теми же спальными местами и одеялами, что и другая: половина каторжников уходила в забой, а другая тем временем занимала их место. Никто здесь не имел ничего своего, кроме надетой на нём одежды. Когда она рвалась или снашивалась до полной негодности, каторжнику бросали штаны или рубаху кого-нибудь из умерших, благо в умерших тут не хватки не было никогда.