Кровь ацтека. Тропой Предков

В своё прибежище, Дом бедных, я пробирался боковыми улочками, убеждённый в том, что ангел смерти пребывает повсюду. Богадельня была пуста. Отец Антонио и его подопечные, спавшие по ночам вповалку на усыпанном соломой полу, вместе со всеми горожанами отправились в порт приветствовать архиепископа. Правда, сам виновник торжества, вместе с buena gente, скоро переместился во дворец алькальда, в то время как простым жителям Веракруса и всем тем, кто приехал в город в связи с прибытием казначейского флота, предстояло веселиться и праздновать на площадях ночь напролёт и весь следующий день. Конечно, пропустить такой праздник, какой простому человеку выпадает всего раз в жизни, было немалым огорчением, но в данном случае страх возобладал над жаждой впечатлений.

Casa de los Pobres, Дом бедных, представлял собой всего лишь большой прямоугольный барак. Один уголок был отгорожен занавеской для отца Антонио: там находились его деревянная койка с соломенным матрасом, небольшой стол со свечой для чтения, сундучок с личными вещами и несколько полок с книгами из его скромной библиотеки. Книг было не много — несколько томов религиозного содержания да творения древнегреческих и римских классиков. Надо полагать, в церковной библиотеке, у алькальда, а может быть, и у нескольких местных богатеев книг было побольше, но для города, где мало кто из жителей мог прочитать собственное имя, это было внушительное собрание.

Больше всего мне нравилось сидеть в отгороженном уголке священника и читать, но сегодня я забился туда, чтобы спрятаться: сел на его кровать, подтянул ноги к груди, обхватил их руками и прижался к стене. Улицы Веракруса отточили мои инстинкты выживания до остроты лезвия бритвы, и я просто физически ощутил, что от той старухи исходило чувство более сильное, чем просто злоба.

Страх.

Неужели я — или родители, которых я не знал, — сделали ей что-то дурное? Отец Антонио никогда не рассказывал ни о чём подобном, так что и ненависть этой зловещей старухи сама по себе была труднообъяснима. Но страх? С чего бы это знатной матроне, благородной вдове, пугаться мальчишки lépero, который просит подаяние, чтобы заработать себе на хлеб?

Может быть, она меня с кем-то спутала? Но это уже не первый раз, когда меня принимают за кого-то другого. Помнится, в тот злополучный день дон Франсиско избил меня до полусмерти, когда его гость заявил, будто обнаружил во мне сходство с кем-то — с кем именно, я так и не узнал. Может быть, то же самое сходство сейчас углядела и старуха?

Разумеется, порой я приставал к отцу Антонио с расспросами насчёт настоящих родителей, но он всегда отнекивался и лишь однажды, будучи мертвецки пьян, признался, что мой отец — носитель шпор. А протрезвев, сокрушался, считая, что сказал слишком много. Однако та старуха, как и гость дона Франсиско до неё, увидела в моём лице нечто такое, что вызвало у неё ярость и страх. Это подвергло меня риску, и я боялся, что таинственное сходство впредь может стоить мне жизни.

Я пытался выбросить эту женщину из головы, но не мог перестать думать о том, кто же мои родители. То, что моя мать, возможно, была воровкой и шлюхой, ничуть меня не смущало, поскольку все мы, так называемые Божьи дети, принадлежали к самым низам общества. И окажись даже мой отец самым знатным испанским грандом, это ничего особенно не меняло. Испанские gachupines постоянно брюхатили наших женщин, однако никаких чувств к прижитым с ними внебрачным детям не испытывали — для них мы были презренными ублюдками, что, между прочим, подчёркивалось и законами, которые они сами принимали против нас, своих же собственных детей. Мы были изгоями общества, не имели никаких прав и не наследовали не только имущество, но даже фамилии своих отцов. И не одни лишь улицы Веракруса — ¡Bueno Dios![22] — но вся Новая Испания из конца в конец кишела незаконными отпрысками преступных связей, и gachupines смотрели на них, как на пустое место, поскольку с точки зрения закона то были не их родные дети, а бесправные существа, над которыми можно вволю безнаказанно издеваться.

Порой нас называли «дети пушек», потому что наши матери, шлюхи, сами не знали, от кого именно рожают. Название это произошло следующим образом: на кораблях военного флота, на галеонах, на потребу команде часто содержали putas, а если какая-то из них рожала во время плавания, её клали на пушечную палубу, рядом с орудиями и постоянно горевшими жаровнями для воспламенения пороха. От этих пушек и прошло прозвище, означавшее приблизительно то же самое, что и «сукины дети». Поэтому, даже если я и правда был родным сыном носителя шпор, это давало мне не больше прав, чем любому из «детей пушек».