Кровь бедняка. Толкование общих мест. Душа Наполеона

«Le Désespéré» рассказывает о судьбе мужчины. Маршенуар, псевдоним самого Л. Блуа, — писатель и католик, нищий и отверженный буржуазным миром. Другой роман, «La Femme pauvre», рассказывает о судьбе женщины. В нем рисуется образ женской святости и отношение к ней буржуазного мира. Это все та же судьба бедности в мире. Автор не обещает забавлять кого–либо, он обещает обратное. Роман его суров и мучителен. Но в нем есть глубина и раскрывается отношение Л. Блуа к женщине. У этого исключительно мужественного человека не было размягченного и размягчающего культа женственности. В религии Блуа почти нет культа Мадонны, нет утешений и утех от погружения в божественную женственность. Он не искал облегчений в припадании к лону Матери. Вся религиозность его обращена к Иисусу Христу, Которого он чувствовал исключительно, любил исключительной любовью и переживал в своих собственных, человеческих путях жизни. Он из тех, которые берут на себя до конца крест распятия и не ищут легкого и утешительного, не хотят млений и сладостных томлений. Его религия мужественно- суровая. Ему чужд всякий уклон к религии женского божества, который не малую роль играет в католичестве. Но в его исступленно–мужественной душе, трудной душе, не знавшей умягченной сладости, живет поклонение образу женской святости, поклонение, до конца очищенное от всякого сладострастия, до конца целомудренное. Он знал свою жену и пережил ослепительный опыт женской праведности. И образ Клотильды в «La Femme pauvre» нарисован с мужественной нежностью, так редко встречающейся, с целомудренной страстностью. У Л. Блуа есть испепеляющее отвращение к «порядочной женщине» (femme honnête), беспредельное отвращение к этой «gueuse» [10], как он ее называет. «Для женщины, существа пока еще временно низшего, есть только два существенных образа, два типа, с которыми по необходимости мирится Бесконечное, — святость и сладострастие. Между ними существует лишь порядачная женщина, то есть жена буржуа, абсолютно проклятая, которую не искупит никакая жертва. Святая может низко пасть, и падшая может вознестись к свету, но никогда ни та ни другая не может стать порядочной женщиной — потому что ужасная бесплодная корова, которую называют порядочной женщиной и которая некогда в Вифлееме отказала в гостеприимстве Сыну Божьему, навеки бессильна уйти от своего ничтожества через падение или восхождение» («La Femme pauvre»). Волнуют своей правдивостью слова Л. Блуа, что это «порядочная женщина» отказала в гостеприимстве Спасителю мира, из буржуазной честности отказала, во имя твоей буржуазной семейственности. И потому никогда «порядочная женщина» не даст приюта Бедняку, прикрываясь своими буржуазными добродетелями. Даёт приют Бедняку падшая женщина, более свободная и заключающая в себе потенцию восхождения к святости. Образ Магдалины был бесконечно дорог Л. Блуа, и он полон чистого и сурового сочувствия к проститутке. «Порядочная женщина» никогда не бывает с Бедняком- Христом — она всегда на стороне денег и мира. Л. Блуа творение кажется цветком Бедности бесконечной; и высшее совершенство того, кого называют Всемогущим, было в том, чтобы быть распятым, как разбойник, в абсолютном позоре». (Там же). Клотильда, у которой ничего не было, которая была совершенно нищей, говорит: «Я совершенно счастлива. В рай входят не завтра, не послезавтра, не через десять лет, а сегодня, когда человек беден и распят». (Там же). И Клотильда достигла святой нищеты. «Через страдание эта живая и сильная христианка угадала, что есть только одно средство, особенно для женщины, быть в согласии с Богом и что средство это, совершенно единственное, есть Бедность. Не та легкая, интересная и умышленная бедность, которая подает милостыню лицемерию мира, а бедность трудная, возмущающая и скандальная, которой нужно помочь без всякой надежды на прославление и которая ничего не может дать взамен. Она даже поняла, и это недалеко уже от самого высокого, что женщина подлинно существует лишь под тем условием, чтобы без хлеба, без жилища, без друзей, без мужа и детей, и только этим она может заставить сойти своего Спасителя». (Там же). Такой женщиной и была Клотильда — образ, рожденный от благоговейной любви Л. Блуа. Эго сурово и страшно, и немногие в этом пойдут за Блуа. Он всех отпугивал от себя своим беспощадным радикализмом. Но то были не радикальные слова, дешево стоящие, а слова, убеждающие силой жертвенной крови, которой они были куплены. Слишком немногие из нас могли бы повторить эти слова с легкостью. В XX веке францисканская бедность много труднее, сложнее и страшнее, чем в XII веке, — она не так прекрасна, не так умиляет. И те, которые эстетически восторгаются св. Франциском, отвращаются от Л. Блуа. В нем нет благодатной влюбленности Франциска в мир и людей, Блуа — христианин, переживший новую историю, и в нем не осталось живого места. Л. Блуа недостает свободы от мира и мирового зла, он слишком полон гнева и негодования, слишком зависит отрицательно от зла. Ему чуждо углубленное созерцание, медитация. Его мистическая жизнь не сосредоточенна, не дисциплинированна. Он не аполлонничен в своей духовной жизни. Путь Л. Блуа так глубоко противоположен пути оккультическому. В этом пути чувствуется совершенно индивидуальное призвание. С небывалой еще остротой и радикализмом ставит он дилемму христианскому миру, требует выбора между Христом и миром. И значение его, быть может, большее, чем значение Л. Толстого.