Кровь бедняка. Толкование общих мест. Душа Наполеона

Светский священник поистине неоценим для богатых. С ним не соскучишься. Что бы ты ни делал, спасение обеспечено. Вполне достаточно правильно направлять ваши помыслы. Что еще нужно? Иные напиваются до бесчувствия, оставаясь трезвыми в помыслах. Другие развратничают, стремясь к чистоте. А третьи при случае прелюбодействуют, чтобы лучше оценить дар верности. Felix culpa (счастливая вина). Очевидно, что это наставление в вере не для бедных — они употребили бы его во зло, во всяком случае, их следует ограничивать для их же блага. Бедняк, если он ходит в церковь, как ни трудно это вообразить, обязан поститься по средам и пятницам, как, впрочем, и все остальные дни без передышки. Богатый христианин — герой и даже мученик, если он во время Великого поста вместо индюшатины с трюфелями ест куликов и розовую форель, а светский священник охотно участвует в его жертве. Чего тут только нет! Всего не перечислишь. Главное перед Богом и перед людьми — перед людьми в первую очередь — провести границу между богатыми и бедными, и господа светские священники делают это с той же непреклонностью и ясностью, как Моисей, начертавший Десять заповедей на двух каменных скрижалях.

Остаётся выяснить, способны ли эти законодатели беседовать с Господом лицом к лицу, как друг говорит с другом. Приходится опасаться, осмелюсь заметить, что этот вопрос до сих пор не решен. По правде говоря, такие опасения небезосновательны. Как бы мы ни возлюбили богатство, существует стойкий предрассудок, упорно защищающий бедность. Словно заурядное копье, пронзившее Иисуса, пронзило и все другие сердца. Рана эта не заживает вот уже двадцать веков. Сколько их, достойных сожаления: женщин, старцев, малых детей, живых и мертвых? Вся эта толпа истекает кровью; кровь и вода хлещут из сердцевины Креста Нищеты на Востоке, на Западе, под всеми небесами, под всеми палачами, под всеми бичами, среди бурь людских и природных — уже так давно! Это бедность, беспредельная бедность мирская, всецелая и всеобщая бедность Иисусова! Все это должно быть учтено и искуплено!

Существуют также священники не от мира сего, священники нищие или нищие духом, называйте их как хотите. Они не ведают, что значит не быть бедным, ибо знают лишь распятого Христа. Для таких не существует ни богатых, ни бедных, есть только бесконечное множество слепцов и небольшое стадо зрячих, коих они смиренно пасут. Они держатся вместе, как евреи в земле Гесем [43], они одни видят свет среди густой тьмы египетской. Простирая руки для молитвы, они осязают тьму.

Вокруг них океан душ — «их обступает тьма, уснувших под кровом мрака, беглецов от вечного Провидения, рассеянных под темным пологом забвения, в великом трепете. Даже пещера, где они прячутся, охвачена ужасом… Но никакая сила огня не даст им света, и ясное пламя звезд не озарит их зловещей ночи… Ибо те, кто обещал им изгнать все страхи и терзания страждущих душ, и сами страждут в своем ничтожестве…».

Светские священники, те, кого Дева, пронзенная семью мечами, назвала «сточными ямами», конечно же, ненавидят и презирают тех, других, из глубин собственной тьмы. Насколько хватает их сил, они проклинают их, клевещут на них, запрещают к служению, морят голодом, пытаясь уловить их в темные сети собственной слепоты, ощупью забрасывают их своими нечистотами.

Но, по слову Данта, «бедные прячутся в свете».

IX Те, кто должен расплачиваться

Нередко я задумывался, в чем же разница между благотворительностью многих христиан и бесовской злобой.

В эпоху бесплодных споров об отмене смертной казни, к которой все люди начиная с Адама и так приговорены без надежды на смягчение наказания или помилование, мне как–то довелось услышать одного прорицателя. Этот священнослужитель нес невесть что: не слишком красноречивый, но зато пылкий, он разгорячился до того, что принялся осыпать проклятиями преступников, несколько месяцев ожидавших исполнения смертного приговора, теперь уже скорого.

Он честил их и обзывал разбойниками, недостойными милосердия, твердил, что ему не терпится увидеть, как падут их преступные головы. Все это происходило в известной базилике.

Начиная со слова разбойники, я уже ничего не слышал, кроме внутреннего голоса, властного и непререкаемого: