Кровь богов

– Известно, – кивнул Меценат. – Возможно, такого больше не повторится. Никто не должен об этом знать. Мы его помоем, а когда он проснется, все будет забыто. Разум так странно устроен. Октавиан поверит всему, что мы ему скажем.

– Если только он уже не знает о своей болезни.

Оба подпрыгнули при звуке шагов. Возвращался раб Фидолий.

Меценат заговорил первым:

– Он не должен этого видеть. Я отвлеку Фидолия, займу его каким-нибудь делом. А ты займись Октавианом.

Виспансий Агриппа нахмурился при мысли о том, что придется снимать с друга пропитанную мочой одежду. Однако Цильний уже шел к двери, так что протест остался невысказанным. Со вздохом Агриппа поднял Октавиана на руки.

– Пошли. Пора помыться и надеть чистую одежду.

Ванная комната в доме была маленькой, и вода в нее подавалась холодная, если Фидолий не грел ее специально, но Агриппа полагал, что сойдет и такая. Неся обмякшее тело, он качал головой. Мысли в ней бродили нерадостные. Цезарь мертв, и только боги знали, какая судьба ждала его друга.

Глава 3

Сидя в тени, Марк Антоний прижал большие пальцы к глазам, борясь с усталостью. Когда ему еще не было тридцати, он мог бодрствовать всю ночь, а потом целый день заниматься обычными делами. В Галлии он совершал марш-бросок ночью, а утром сражался вместе с десятью тысячами других легионеров. Он знал, что в итоге время берет свое, но искренне полагал, что выносливость – такая же неотъемлемая его часть, как ум и рост, а теперь чувствовал, что она вытекает из него, словно вода из треснувшего кувшина.

Форум заполняли горожане и солдаты, пришедшие, чтобы в последний раз отдать почести Юлию Цезарю. Богатым и бедным приходилось стоять рядом, и то и дело раздавались крики раздражения и ярости, потому что все больше и больше людей поднималось на Форум. Какая-то женщина принялась громко звать потерявшегося ребенка, и Марк тяжело вздохнул. Ему хотелось, чтобы Цезарь стоял рядом и наблюдал, просто наблюдал, как бурлит Рим, объединившись у тела бога.

Для всех, кто хотел взглянуть на него, никак не могло хватить места. Солнце молотком било по обнаженным головам людей, стремившихся поближе разглядеть покойника. Жара только нарастала с самой зари, когда тело Цезаря выставили на Форуме, и сорок центурионов Десятого легиона встали вокруг него. Тело лежало на золоченом ложе, которое в этот день стало центром мира.

Усилием воли Марк Антоний поднял голову. Он не спал две ночи и обильно потел. Жажда уже начинала становиться мучительной, но он не решался пить, чтобы малая нужна не заставила его покинуть Форум. Он намеревался только глотнуть вина перед выступлением, и раб стоял у его плеча с чашей и куском материи. Марк Антоний подготовился к выступлению и знал, что провала не будет. Он не смотрел на лицо своего друга. И так уже насмотрелся за то время, пока тело обмывали, а раны считали и перерисовывали чернилами и углем ученые врачи, чтобы потом доложить Сенату. Теперь на ложе лежал всего лишь труп, а не тот человек, который согнул Сенат в бараний рог, перед которым преклоняли колени цари и фараоны. Покачнувшись от внезапного головокружения, Марк Антоний крепко сжал правой рукой свитки. Пергамент затрещал и смялся. Марк понимал, что ему следовало поспать хотя бы несколько часов. Он не имел права потерять сознание и свалиться без чувств, не мог выказать горе или ярость. Это могло его погубить.

Он не видел Освободителей, но знал, что все они здесь. Двадцать три человека вонзали кинжалы в его друга, многие уже после его смерти, словно присоединяясь к ритуалу. Взгляд Марка Антония становился ледяным, а спина выпрямлялась, когда он думал о них. Он долгие часы жалел о том, что его там не было, что он не знал о готовящемся убийстве, но понимал, что все это пустое. Он не мог изменить прошлое, не мог вернуть ни единого ушедшего мгновения. И пусть он хотел орать на них, хотел призвать солдат, чтобы их растерзали в клочья, ему приходилось улыбаться и относиться к ним как к великим людям Рима. Во рту от этих мыслей появлялся привкус желчи. Они наблюдали за ним, ждали окончания похорон, ждали, пока горожане успокоятся, чтобы потом насладиться новыми должностями и властью, которые принесли им их кинжалы. От этой мысли Антоний заскрипел зубами. Он носил маску с того самого момента, как первые слухи достигли его ушей. Цезаря убили, а эти тявкающие псы заседали в Сенате. Ему пришлось сжать волю в кулак, чтобы скрыть омерзение. И все-таки он поступил правильно, предложив амнистию. У него едва повернулся язык, чтобы произнести эти слова, но, возможно, благодаря этому Сенат согласился на торжественные похороны. У Освободителей эта идея вызвала разве что ухмылку. Они не сомневались в своей победе и новом раскладе сил.

– Тряпку и чашу! – рявкнул Марк Антоний.