Кровь боярина Кучки

В притворе служка раздувал кадило. Запах ладана и воска, свет лампад сразу успокоили мятущуюся душу Рода. Нынче же его послание из рук Лиляны перейдёт в руки Улиты, потом сгорит. Он обозначил на бересте Заяцкое становище, где поселится, вернувшись из-под Луцка. А случится это скоро. И, даст Бог, свершится чудо: они свидятся.

Псаломщик на правом клиросе читал часы. У левого стояла в шерстяном платке, как гусеница в коконе, мужлатка[388] и истово крестилась. Род купил свечу за векшу и поставил у большой иконы Богоматери, заграждающей от взоров левый клирос. Затем стал рядом с женщиной.

- Жаждешь исповеди? - искоса взглянула на него мужлатка. - Наш поп Лихач зело суров, поробче. Коли грех велик, не сразу разрешает.

- Какой поп Лихач? - не понял Род, уйдя в собственные мысли.

- Отец Троадий, грек, - пояснила исповедница. - Поп Лихач по прозвищу. Он сейчас на крылосе и совершает исповедь. Сослужащий ему русский батя Леванид намного милосерднее. Он завтра будет отпускать грехи.

- Ты, стало быть, не слишком нагрешила, что пришла к отцу Троадию? - не удержал улыбки Род.

Женщина мотнула головой.

- Я с соседкой Анницей вошла в немирье. Потаскались за волосы, вот и каемся.

С клироса сошла девчища[389] с блаженными глазами из-под темной понки и басом прошептала на ухо мужлатке:

- Отпустил!

Род остался у амвона в одиночестве. Исподволь у самого возникла тяга к покаянию. Причащался, помнится, давненько, ещё в Новгороде-Северском, в последний раз. Последний, и, пожалуй что, единственный, с тех пор, как был крещён. «Уж коли стал христианином, надо жить по-христиански», - рассуждал он, ожидаючи мужлатку. Вспомнились слова игумена Анании, что не избылся в нем ещё язычник. Как зорко напророчил старец! Легкомысленное самообреченье Рода на затвор позорно завершилось блудом…

Вот женщина спустилась, осчастливленная, с клироса. Молодой грешник трепетно поднялся по ступенькам.

Маленький тщедушный грек в серебряной епитрахили[390], не прерывая, выслушал стыдливую и сбивчивую повесть о грехопадении. При воцарившемся молчании Род вспомнил, как Огур Огарыш жаловался, что не нашёл душевного успокоения у грека. На сей раз грешник и не ждал успокоения. Но то, что он услышал, повергло в жар его лицо.

- Кони женонеистовые! - гневно прошептал отец Троадий, - Жён друзей своих хребтаете! - Поскольку Род не отвечал, исповедатель уже вслух приговорил: - Запрещаю! На год отрешаю от приобщенья святых тайн!

Так и не покрытый спасающей епитрахилью перед отпустительной молитвой, Род покинул клирос, быстро пошёл из храма, не желая видеть ничьих взглядов. Спустившись с паперти, долго не надевал шапку, пока голову не прихватил мороз.

У Катаноши пусто было в торбе. Подсыпал ей из тороков овса. Ласково стал снимать иней с шеи кобылицы. И не почувствовал ни раздраженья, ни даже крохотной обиды, а ведь с плеча отсек ему пути к прощенью поп Лихач. Род даже радовался этому. С преступной сладостью он представлял, как Вашковец отдаст берестяную епистолию Лиляне, как тут же попадёт она в руки Улиты, а та уж не смирится с тем, что «жисточка» её проедет мимо не увиденный, не приголубленный. Он весь сосредоточился в эту минуту, чтоб душой проникнуть сквозь окрепы города, узкие улочки, стены дворца в княгинину одрину, где светлокудрая зеленоглазая русалка с упоением читает его грамотку, и розовые губки домиком вожделенно шепчут его имя, и фарфоровые блюдца щёк невидимый художник окрашивает заревою краской. Но ведалец, душевным взором побеждавший расстояния, на этот раз не лицезрел искомой цели ни в княгининой одрине, ни во дворце. Он не увидал Улиты, не узнал, что именно в сей миг с нею творится в этом недоступном Вышгороде. Как будто бы её здесь не было. Или, что вернее, утерял он свой волшебный дар.

Его плеча коснулась лёгкая рука.

- Не сокрушайся, грешный человек!

Возле него - вот уж кого не ожидал! - стоял отец Троадий. Из подбитой мехом сиреневой скуфьи струились смоляные волосы. Стёганая ряса подпоясана волосяным поясом.

- Ты, видно, не здешний. А тут меня прозвали поп Лихач. Ты на мою лихость не взроптал, ушёл без оправданий. Велик твой грех, и велико раскаяние. Загрызла меня совесть, не даёт начинать службу. Ведь все мы грешники, оскудоумившие, ослабившие свою волю земные твари. Пойдём! Властью, мне Богом данною, отпущу твой грех.

Род удивлённо глядел с высоты своего роста на маленького грека, вливавшего в него тепло. Душа отогревалась.

Ещё не ведая, как поступить, он в белом далёке узрел Нечая, скачущего во весь опор.

- Нет, отче, - обернулся Род к отцу Троадию, - Ты по поставу поступил. Я ж поспешил не по достою под твою епитрахиль. Нет во мне сил не повторять того, в чем каюсь. Разъедини-ка два магнетных камня, присвой один из них, как князь любовь мою присвоил, а камни, чуть окажутся вблизи, опять друг к другу тянутся. Не зря в премудрой книге сказано: в магнетном камени сила магнетова! Грех ли двум магнетам спариваться, не принадлежа друг другу?

- Грех! - отрезал поп Лихач, - Она с другим повенчана, а ты - прелюбодей! Зря грызла меня совесть.