Кровь боярина Кучки

- Боярич, время ехать. Кологривый у ворот, - приоткрыл дверь Томилка.

- Берегись мостков, Овдотьица! - заклинающе попросил Род, отрываясь от своей крестной.

Кологривый, старый и хромой, неспешно вынес к переправе, слабенькой рысцой миновал Великий луг, вброд пересёк Яузу, углубился в лес. Вот и Заяузское городище позади. Дорога глуше, места привычнее. Пожалели доброго коня изгнаннику. Ну да что возьмёшь с разгневанных хозяев?

Оскорблённое, поруганное сердце Рода горевало по Улите. Опять расстались, не простившись! Был, однако, в сердце светлый уголок: рисовалась часто снившаяся встреча. Скоро, скоро сбудутся волнующие сны! Вот Букал у своей кельи, насупясь, смотрит: кто это такой знакомый - нет, такой родной - едет по его новцу?

Нечто страшное вдруг отвлекло юношу от картины предстоящей встречи и вернуло к уходящей в просеку дороге. У обочины лежал навзничь полураздетый человек. Из-под него ползло кровавое пятно.

Приблизясь, Род услышал стоны. Не раздумывая, сошёл с коня и устремился к раненому, видимо ограбленному. В следующий миг крупные ячейки сети мелькнули перед его взором. Дьявольская сила опрокинула, поволокла… Род успел увидеть, как полураздетый бедолага сел, беззвучно хохоча, потом вскочил, победно замахал руками. Род с невероятной силой ухватился за ячейки, рванул и надорвал свои тенета. Но его уже крутило по земле, сеть наслаивалась, опутывая тело. «Заяц!.. Заяц!.. Заяц!» - единственное отчаянное слово замелькало в голове. Он ничего уже не видел. Тело извивалось от невыносимой боли. Когда угомонится этот несущий в бездну вихрь? Все кончилось ударом. И мир исчез для Рода. Все исчезло…

БРОДНИКИ.

1

- Куда мы его везём, лопни моя ятрёба?[92] Велено же было на месте порушить!

Первые слова, услышанные Родом, не обрадовали. Легче оставаться в небытии, чем такое слышать. Слова явно относились к нему, да и произнёс их вызывающе наглый голос. Роду даже захотелось верить, что он вовсе не очнулся. Ведь не видел ничего, хотя открыл глаза. Нос, полузабитый возгрями[93], плохо пропускал воздух. Рот заткнут тряпкой, солёной от чужих возгрей. И шевельнуться нельзя. Руки, стянутые за спиной, занемели. На ногах верёвка сдавила щиколотки. И очень болел затылок: узел от повязки на глазах пришёлся как раз на то место, которым ударился. А тут новая тягость: не иначе, телега свернула с большака в лес, дорога пошла ухабистая, а на дно лихие ездоки бросили слишком мало сена.

Облегчить себя новым беспамятством Роду помешал дальнейший разговор.

- Стой, Дурной! Стой, Фёдор! Стой, тебе говорят! - велел тот же резкий голос. - Вот, разорви мою ятрёбу, самое подходящее место, чтоб с ним покончить. Вот на той елани[94]. Со всех сторон глушь. Тут ему и славу запоют![95]

Телегу продолжало швырять на подколесных сучьях.

- Федька, ты впрямь дурной?

- Я-то впрямь, а ты вкривь, - мрачно произнёс низкий голос. - Нишкни, Зуй, сиречь задира. Волковский лес крикунов не жалует.

- Малой уговаривался, ты не перечил. А теперь мешкаешь, - несколько умалил тон задира, то есть Зуй. - Я не слепой, ты же его на становище[96] везёшь. Он у тебя не в землю ляжет, а к Шишонке Вятчанину в избу на голбец[97].

Тут встрял в разговор третий голос, тонкий и слабый:

- Может, он прав, Федюняй? Петрок Малой, вроде нашего атамана Невзора, шутить не любит.

При упоминании этого имени Род, к вящему своему волнению, понял, что попал к бродникам. А ещё прежде стало ясно: похитчики его были наняты как убийцы. Такое открытие не столь мучило, сколь саднящая боль во всем теле. Ох, и изрядно его, тащенного волоком, ободрала дорога! Легче казалось умереть, нежели терпеть.

- Негоже с чужого голоса петь, вот что я скажу тебе, друг Озяблый, - мрачно изрёк Дурной, - Из нас троих только Зую ведом Петрок Малой, бывший его хозяин.

- Врёшь! - крикнул Зуй. - Я не Петроку служил, а самому боярину Кучке. Да дело прошлое. А ныне боярские деньги отрабатывать надобно.

- Ха! - выдохнул Дурной. - Ты у нас эти челядинские привычки брось. Который год живёшь с нами, а не уразумел: мы ничьих денег не отрабатываем. Мы их берём! И вся недолга.

И снова слабенько встрял в разговор третий, тот, кого назвали Озяблым:

- Толкуем об убиении при живом. Брр!

Зуй, потревожив Рода, переместился в телеге.

- Эх, Федьки, горе мне с вами! Один жалеет, другой жалеет, а ещё коренные бродники! Да уразумей ты, Озяблый, что этот голоус нас не слышит. Как он на мой подман сыкнулся… А я допрежь под себя всю флягу брусничного сока вылил, чтоб его подмануть… Как он сыкнулся да как в тенетах о камень колганом хряпнулся! Нескоро он теперь что-либо в толк возьмёт. Вот бестолковому-то ему и помереть легче. А вы мешкаете… Кончим дело, поделим боярские деньги поровень - и душа на волю!

- А вот этого хочешь? - мрачно пригрозил Фёдор Дурной, - Замыслил крадом повязать нас недозволенной добычей? Нет, деньги будем, как водится, перед самим Невзором делить. Запомни: ни Кучка, ни его Петрок, ни ты и ни мы - атаман решит судьбу яшника[98]. Посадит ли его связнем в яму или к ядрёной матице пошлёт - его воля.