Кровь боярина Кучки

Род поднялся из-за стола. Показалось, что раненая голова от такого шума раскалывается по черепкам.

- У-ху-ху-ху-ху! - закричал он филином. - Деньги вы у меня не силой взяли. Сам отдал. Вот и делю на четверых. А твой час, задира-головник, уже пробил, пора выходить на воздух, - В повисшей тишине Род вновь опустился на лавку. - Думал, бродники страшные, а вы дети дурашные.

- Поделом нам, - согласился Шишонка.

Озяблый полез на полати. Зуй, изрыгая ругательства, хлопнул дверью. Устроив Роду постель на голбце, Шишонка вышел вслед за задирой.

- Давно ли из леса? - обратился к Роду Дурной.

- Недавно, - ответил юноша, - а по Букалу уже скучаю.

- Тоска по Букалу мне тоже ведома, - склонил голову бородач. - Кажется, век не видал наставника нашего, все собираюсь проведать, да случая нет. Однако, - поднялся он, - утро вечера мудренее. Добро бы ещё этот бзыря[122] Зуй наш краткий сон не порушил. Всю жизнь - бешеный рыскун!

В избу вошёл Шишонка Вятчанин. На руке его висел чебурак[123].

- А задира все ещё не оправился? - спросил Фёдор Дурной.

- На тот свет отправился, - спокойно сообщил хозяин избы. - Порешил я его.

Дурной подошёл к Вятчанину. Поднялся из-за стола Род. Слез с полатей Фёдор Озяблый.

- Он к матушке моей покойной приобщил хульные слова, - пояснил Шишонка. - Я и не совладал с собой, братья.

- Задира - завзятый матерник[124], - отметил Дурной. - Однако безоплошно надо чебураком владеть, чтобы враз уложить этакого бардадыма[125].

Озяблый согласно наклонил голову. Да, высоко было Шишонке до жердяя Зуя.

Все молча вышли во двор, при свете сального фонаря прошли в дальний угол, где чернел дощатый задец. Там темной кучей на пожухлой траве лежала телесная оболочка задиры с пробитым черепом.

- Не смог совладать с собой, братья, - глухо повторил хозяин избы.

Ему никто не ответил. Споро и все-таки долго копали яму за тыном. Когда вырос могильный холмик, Фёдор Дурной сказал:

- Тебе, Шишонка, надлежит поутру с нами ехать в Азгут-городок. Надо перед Невзором открыться. Боюсь, вирой ты не отделаешься. Атаман любил Зуя.

Вернувшись в избу, Вятчанин сел на чурбак у двери и задумался. Все уже улеглись, а убийца никак не гасил фонарь и, в конце концов, произнёс:

- Человека жизни лишил, а самому помирать неохота.

- Да, нет больше с нами задиры, братья, - откликнулся с полатей Фёдор Озяблый.

- Меня бы тоже не было, кабы Фёдор Дурной не спас, - прозвучал голос Рода с голбца.

Долго длилось молчание, ещё не привычное в избе после смерти задиры, потом Род продолжил:

- Если вы братья друг другу, дозвольте мне повиниться в убийстве Зуя. У меня почтенная причина. Меня атаман поймёт.

- А доказуема ли твоя причина? - засомневался Дурной.

- Сам Зуй доказал, - сел на голбце возбуждённый Род. - Разве сказки[126] двух Фёдоров мало?

Опять долго молчали.

- Как решишь, Озяблый? - спросил Дурной.

- Как вы порешите, я не порушу. Клянусь Сварогом, - отвечал тихий голос с полатей.

- Тогда, - приговорил бородач, - оставайся завтра, Шишонка, в своей избе. Хозяйствуй на становище бродников. Оставляем тебе и сапатого коня с боярской конюшни. Все четверо будем дальше жить, как договорились. А теперь погаси фонарь!

2

Ехали верхами. Под Родом был конь покойного Зуя по кличке Ленко, серый мерин, грива налево с отмётом. Сам по себе он двигался только шагом, а следуя за другими, и мелкой рысцой трусил. Настоящий Ленко.

- А за что тебя, Фёдор, прозвали Дурным? - спросил Род.

Бородач, обернувшись, прищурился.

- За то, что умней других.

Краснолесье перемежалось болотами. Двигались то гуськом по ведомой бродникам нитечке, то раздвигали хвою, а конские ноги путались в корневищах, вылезших из земли клубками окаменевших змей. Лес, совсем не знакомый Роду. Окажись он в этом лесу один, заблудился бы? Нет, устремился бы к цели, как рыба в воде. Едучи промеж бродников, он то и дело взглядывал назад, через плечо замыкавшего цепочку Озяблого. Именно в той стороне, он знал, за лесами, долами, за озёрами, реками ждёт его не дождётся родное Букалово новцо. Да спутники, пусть и великодушные, были начеку. Ночью, когда выходил из Шишонковой избы по нужде, Озяблый молча вышел за ним. И теперь, созерцая спину Дурного, Род вымолвил:

- Не доверяешь мне, старый знакомец? А сам же от смерти спас…

- На всех держи неверку, будешь всегда сверху, - откликнулся бородач.

Род понял, «братья» и друг другу не доверяют. Иначе Фёдор Дурной, пожалуй, мог отпустить его после смерти задиры. Небось опасался Шишонки с Озяблым!

Внезапно выбрались на лесную просеку, на дресвяную дорогу. Едва пересекли её, Дурной с Озяблым остановились.

- Не обессудь, сынок, - сказал бородач, - Придётся сызнова завязать тебе глаза. С тех пор как проклятый Бараксак навёл на наш городок княжеских кметей, атаман велит всем яшникам завязывать глаза. Внедавне богатый боярин Перхурий Душильчевич был привезён с незавязанными глазами, так Невзор отправил его к ядрёной матице. А не то бы живым возвратил за выкуп.

- Я случаем в лесу видел, как ваши братья гонялись за Бараксаком, - припомнил пленник, - Один прозвищем Лухман…