Кровь фюрера

— Конечно свободный. — Гринцинг улыбнулся. — Вот только я держу тебя под прицелом, и у меня не дрогнет рука, если ты решишь позвать охрану или сбежать.

Долгое время Мольке думал, вонзая застывший взгляд в стену напротив, а потом посмотрел на Гринцинга.

— Я хочу кое-что сказать тебе, Гринцинг. И также спросить твоего совета. Но сначала… Можно мне сигарету?

Помедлив, Гринцинг нервно вытащил сигарету из пачки на столе, прикурил и осторожно передал ее Мольке, по-прежнему держа его под прицелом пистолета, а потом быстро взглянул на часы. — Ну говори, что хотел.

Мольке затянулся и посмотрел в глаза своему собеседнику.

— Это касается моего отца. — Гринцинг нахмурился, а Мольке продолжил: — Я уверен, что ты осознаешь связь, существующую между отцами и детьми, правда? Портрет на стене в коридоре. Это твой отец?

— Да.

Мольке кивнул.

— Я так и думал. Итак, вы были близки. Он оказывал на тебя большое влияние.

— Закругляйся, Мольке, я теряю терпение.

— Меня бы не удивило, если бы он оказался членом нацистской партии.

— Да, он был членом национал-социалистической партии и СС. Он служил в Лейбштандарте СС. — Гринцинг произнес это с гордостью. — Ты что-нибудь знаешь об этой организации, Мольке?

— Они были убийцами.

— Наоборот. Они были лучшими солдатами, самыми верными из всех, какие только были в этой стране. Сливки общества Германии. Избранные. Офицеры Лейбштандарта были элитой СС. Самые фанатичные и непоколебимые люди Рейха. Я хочу тебе кое-что сказать, Мольке. Мой отец, как и многие другие, принес клятву Адольфу Гитлеру и Рейху не отказываться от идеалов, за которые они боролись и ради которых приносили жертвы. Служить своей родине каждую минуту своего существования. Единственные, кто имеет право управлять этой страной и возродить ее величие, — это их дети и дети их детей. И я один из них. Я долго ждал этого момента, и теперь он настал. Ты только посмотри, что творится в этой стране, Мольке. И не только на улицах. Даже обычные немцы говорят о том, что у Рейха были свои преимущества. А почему? Да потому что они знают — пришло время очистить эту страну, Мольке. Время проснуться и снова стать истинными немцами. Время стряхнуть эту дурацкую личину, забыть о ханжеском раскаянии за прошлое. Очистить эту страну, убрать всю грязь. Да, ты прав, есть люди, много людей, обладающих властью, таких как я. Много мужчин и женщин, которые долго ждали этого момента. Они связаны кровавыми клятвами со своими отцами. И поверь мне, Мольке, когда наступит время, — а оно наступит в течение ближайших часов, — они исполнят свой долг.

Мольке растерянно смотрел на Гринцинга.

— Я не считаю, что все немцы такие, как ты, Гринцинг. Если ты так думаешь, ты сумасшедший. Далеко не каждый сын или дочь бывшего эсэсовца поддержит это безумие.

Гринцинг криво усмехнулся.

— С теми, кто не поддержит, мы разберемся. С некоторыми уже разобрались. Они попрали заветы отцов, отказавшись помочь нам. Но те, кто станет помогать нам строить прекрасное будущее, создадут великую Германию. Я говорю о величайшей силе, Мольке, а не о безумной группке анархистов. Ты понимаешь, о чем я?

Некоторое время Мольке молчал. На лице Гринцинга играла жуткая улыбка маньяка. Наконец Мольке сказал:

— Тогда, я думаю, ты по достоинству оценишь то, что я хочу сказать тебе, потому что это повлияет на исход теперешней ситуации.

— Как?

Иван Мольке немного помолчал, а когда заговорил, голос у него был спокойным и практически лишенным эмоций.

— В 1935 году мой отец был двадцатилетним парнем, у него была молодая жена и ребенок. Он был социалистом и жил в Берлине. После прихода к власти нацистов начались гонения на социалистов и коммунистов. Несомненно, ты об этом знаешь.

— Я уже начинаю уставать от этого разговора, Мольке, так что давай закругляйся.

— Ну потерпи немного! Потому что после того, как я все тебе скажу, я хочу попросить у тебя совета. — Мольке немного помолчал, видя, что Гринцинг заинтересованно смотрит на него. — Однажды ночью моего отца вызвали в гестапо. Его отвезли в Шпандау и избили до полусмерти. Почему? Да потому что он был социалистом. Потому что он вступил в другую партию, не в национал-социалистическую. Потому что, как высказывался автор нацистских пропагандистских лозунгов, он был антисоциальным элементом. За это он провел двенадцать лет в концлагерях. Во Флоссенберге он работал на каменоломне, и с ним обращались хуже, чем с вьючным животным. Его били, унижали, морили голодом. К нему не относились как к человеку. Его ставили у столба и били хлыстами, пока он не падал с ног, просто потому, что он потерял пуговицу с лагерной формы. Все эти бесконечные избиения, унижения, стирания грани его человеческой сущности и оказали на него чудовищное влияние. Он видел, как людей убивали по простой прихоти — как охранники убивают зверя. Их убивали исключительно ради садистского наслаждения коменданта лагеря. Он видел, как мальчиков не старше четырнадцати лет вешали просто потому, что эсэсовцы хотели развлечься и немного скрасить серые будни — они спорили, кто из детей дольше подергается перед смертью.