Кровь и мёд

– У тебя и сейчас ее нет. – Бо раздраженно покачал головой, глядя на меня как на глупого ребенка, которого следовало отчитать. – Стоило догадаться, что ты сделаешь это. Попытаешься сблизиться со мной. – Шагнув ближе, он ткнул меня пальцем в грудь. – Слушай внимательно, братец. Это – не семья. Это петля. И если твой гениальный план пойдет прахом, все мы будем в ней болтаться – и ты, и я, и Виолетта, и Виктория, и все несчастные бастарды, которых наш отец успел натрахать в этой жизни. – Бо примолк, и его лицо едва заметно смягчилось, но лишь на миг. Он пинком открыл дверь повозки. – Лучше смирись с этим сейчас, иначе мы еще разобьем тебе сердце.

И он ушел, не сказав больше ни слова.

Меня разбудило мерное покачивание колес. Еще не проснувшись как следует, я вскочил с койки. Голова болела – и разболелась еще больше, когда я ударился макушкой о полку. Шея тоже ныла. Я потер ее, тихо чертыхнувшись.

– Хорошо спалось? – Мадам Лабелль взглянула на меня поверх кружки. Нефритовой, с золотой филигранью. В повозке пахло пряными грушами. Значит, это грушевый сидр – перри. Не чай. От качки жидкость шла рябью. Снаружи в окно сочился свет вечернего солнца и доносился веселый присвист Деверо.

– Который час? – спросил я.

– Около четырех. Ты проспал несколько часов. Я не хотела тебя будить. – Мадам Лабелль предложила мне вторую кружку и едва заметно улыбнулась. – Хочешь? Я люблю после долгого сна выпить перри. Может быть, и ты тоже?

В этом вопросе слышалась надежда и очевидный намек.

Когда я не ответил, она продолжила свою речь, беспокойно вертя кружку в руках. Снова и снова.

– Моя мать варила для меня перри в детстве. В долине недалеко от Шато находилась грушевая роща, и это было наше тайное местечко. Мы собирали плоды в конце лета и прятали по всему Шато – ждали, пока доспеют. – Мадам Лабелль улыбнулась шире, посмотрев на меня. – А из цветов мы плели венки, ожерелья, кольца. Я как-то даже смастерила из них накидку для Морганы. Получилось очень красиво. Ее мать – бабушка Луизы – устроила на майский праздник танцы, лишь чтобы Моргана смогла ее надеть.

– У меня аллергия на груши.

Аллергии у меня не было, но я решил, что довольно с меня этих рассказов. Улыбка мадам Лабелль померкла.

– Конечно. Прости. Может быть, тогда хочешь чаю?

– Чай я не люблю.

Она сощурилась.

– Кофе?

– Нет.

– Вина? Меда? Пива?

– Я не пью спиртное.

Мадам Лабелль сердито поставила свою кружку.

– Поскольку ты сидишь передо мной живой и здоровый, полагаю, хоть что-то ты все-таки пьешь. Так скажи, пожалуйста, что именно, чтобы я могла тебя побаловать.

– Воду.

Наконец она нахмурилась открыто, отбросив приторные любезности. Стоило мадам Лабелль взмахнуть рукой над кувшином с перри, как пряный аромат в воздухе исчез. Его сменил резкий запах колдовства. Поджав губы, мадам Лабелль налила мне в кружку кристально чистой воды и хмуро подтолкнула ее ко мне.

У меня скрутило нутро, и я закрыл глаза руками.

– Я же говорил, я даже близко не хочу подходить к…

– Да, да! – рявкнула она. – В тебе вновь пробудилось отвращение к колдовству. Я это понимаю. Шаг вперед, два назад и так далее. Я здесь, чтобы мягко подтолкнуть тебя в верном направлении. Или не очень мягко, если в том будет необходимость.

Я откинулся на подушку и отвернулся.

– Нет, спасибо. Не желаю это обсуждать.

В следующий миг мадам Лабелль вылила воду на меня. На лицо, на волосы, на плечо.

– А я – желаю, – проговорила она спокойно.

Отплевываясь и смахивая с лица промокшие волосы, я снова резко сел, пытаясь взять разговор в свои руки.

– Те люди в таверне знали, что я бастард короля. Откуда?

Мадам Лабелль изящно пожала плечами.

– У меня в городе есть полезные знакомые. Я попросила их оповестить об этом всех, кого придется.

– Зачем?

– Чтобы спасти тебе жизнь. – Она вскинула бровь. – Я знала, что если о тебе узнают многие, весть может дойти и до Огюста. Так и произошло. Тебя разыскивают живым, а не мертвым. Я была уверена – как только он узнает о вашей связи, то пожелает увидеть тебя вновь, чтобы… изучить. Твой отец весьма тщеславен, а дети служат родителям отменными зеркалами.

– Ты сумасшедшая.

– Говорить подобное не слишком-то вежливо. – Она фыркнула, пригладила юбки и сложила руки на коленях. – Особенно в свете всего, что происходит с Луизой. Ее ты тоже готов назвать сумасшедшей?

– Нет, – не без труда процедил я. – И ты не смей.

Она отмахнулась.

– Довольно. Ты более чем красноречиво дал понять, что дружбы со мной не желаешь – и это очень кстати, поскольку сейчас тебе требуется скорее родитель, нежели друг. Именно как родитель я тебе и скажу: без колдовства Моргану нам не одолеть. Я понимаю, что в твоей жизни произошло уже два пренеприятных события, связанных с его использованием, но целое все же больше, чем сумма его частей. Ты должен отбросить свой страх, а иначе всех нас погубишь. Тебе ясно?

Услышав ее тон – властный и лицемерный, – я ощутил, как меня разрывает на части гнев, острый и зазубренный, как битое стекло. Как она смеет говорить со мной, будто с капризным ребенком? Как смеет мнить себя моим родителем?