Читаем Кровь и песок полностью

Едва доктор Руис переступил порог, как тореро, очнувшись от забытья, открыл глаза, узнал вошедшего и весь просиял, доверчиво улыбаясь. Между тем Руис, расспросив шепотом врачей, оказавших Гальярдо первую помощь, с решительным видом подошел к больному.

– Не падай духом, мальчик! Поправишься. Ты счастливо отделался.

И, обратившись к своим коллегам, добавил:

– Ну и бестия этот Хуанильо! Будь на его месте другой, нам не пришлось бы хлопотать вокруг него.

Доктор внимательно осмотрел Гальярдо. Повреждения серьезные, но он немало перевидал их на своем веку! Когда ему случалось сталкиваться с «обычными» болезнями, он, бывало, колебался, прежде чем высказать определенное суждение; но раны, нанесенные быком, были его специальностью, и даже в самых серьезных случаях он надеялся на благополучный исход, словно бычьи рога, разрывая мышцы тореро, давали в то же время средство для их заживления.

– Про каждого тореро, не умершего от удара на месте, можно с уверенностью сказать, что он спасен. Исцеление его лишь вопрос времени.

Три дня подряд Гальярдо выносил мучительные операции и рычал от боли, так как наркоз, ввиду общей слабости, был отменен. Из раненой ноги доктор Руис извлек несколько осколков раздробленной берцовой кости.

– Кто придумал, будто ты останешься калекой и не сможешь больше выступать? – воскликнул хирург, довольный своей ловкостью. – Ты еще повоюешь с быками, и зрители еще не раз будут тебя приветствовать.

Доверенный вторил врачу – он и сам так думает. Неужто парень, который был первым матадором в мире, кончит свою жизнь калекой?

По настоянию доктора Руиса, семья тореро перебралась на время в дом дона Хосе. Женщины – одна помеха; немыслимо терпеть их присутствие в час операции. Хуану достаточно было застонать, как в тот же миг во всех концах дома, точно болезненное эхо, раздавались стенания матери и сестры, и приходилось силой удерживать Кармен, которая, как безумная, рвалась к мужу.

Горе преобразило Кармен, заглушило все прежние обиды. Терзаемая угрызениями совести, она проливала слезы и считала себя невольной виновницей случившейся беды.

– Это моя вина, я знаю, – в отчаянии повторяла она Насионалю, – сколько раз я, бывало, говорила: пусть бы его бык поддел на рога, чтобы все разом покончить. Я была дурной женой и отравила ему жизнь.

Тщетно бандерильеро рассказывал все с мельчайшими подробностями, пытаясь доказать ей, что несчастье произошло по чистой случайности. Нет, она уверена, что Гальярдо искал гибели: если бы не помощь бандерильеро, его вынесли б из цирка мертвым.

Когда закончилась последняя операция, семья тореро вернулась домой. На цыпочках, не смея поднять глаза, словно стыдясь своей прежней враждебности, Кармен вошла в комнату больного.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, беря Хуана за руку, и замерла, молчаливая и робкая, у постели мужа, от которой не отходили доктор Руис и друзья тореро.

Останься Кармен наедине с мужем, она опустилась бы перед ним на колени, чтобы вымолить себе прощение. Своей жестокостью она довела бедняжку до отчаяния, толкнула его на мысль о смерти. Пускай же он простит и забудет. Вся ее простая душа светилась в ласковом взгляде, полном самоотверженной любви и материнской нежности.

Страдания изменили Гальярдо, он лежал слабый, бледный, по-детски робкий. Куда девался дерзкий удалец, поражавший прежде воображение толпы. Он жаловался на свинцовую тяжесть в больной ноге, пригвоздившую его к постели, и, казалось, потерял былое мужество после всех мучительных операций, перенесенных в полном сознании. Исчезла прежняя стойкая выносливость, он охал при малейшей боли.

Комната Гальярдо стала местом сборищ самых именитых любителей тавромахии в Севилье. Дым сигар смешивался с запахом йодоформа и прочих лекарств. На столах вперемежку с пузырьками, склянками, пакетами ваты и бинтами стояли бутылки вина для угощения посетителей.

– Пустяки! – кричали друзья, пытаясь подбодрить тореро шумным изъявлением оптимизма. – Через два-три месяца мы снова увидим тебя на арене. Ты попал в хорошие руки. Доктор Руис делает чудеса.

Доктор был тоже весел.

– Он у нас уже совсем молодцом. Смотрите, даже курит. А раз больной закурил!..

До поздней ночи засиживались у постели больного доктор, доверенный и товарищи по квадрилье. Потахе, войдя в комнату, устраивался поближе к столу, чтобы бутылки с вином были у него под рукой.

Разговор между Руисом, доверенным и Насионалем неизменно вертелся вокруг арены. Встретившись с доном Хосе, невозможно говорить ни о чем ином. Перебирали недостатки всех тореро, толковали об их достоинствах, высчитывали заработки, а прикованный к постели Гальярдо слушал эти рассуждения или, убаюканный разговором, впадал в забытье.

Чаще всего говорил один доктор, а Насиональ тем временем не спускал с него серьезного, восторженного взгляда. Поистине, этот ученый человек – кладезь премудрости. В пылу восхищения бандерильеро забывал свою слепую веру в прорицания своего учителя, дона Хоселито, и спрашивал доктора, когда же произойдет революция.

Перейти на страницу:

Все книги серии Магистраль. Сиеста

Передышка
Передышка

«Плакать над бухгалтерской книгой запрещается – чернила расплывутся».«Передышка» была написана в 1959 году, когда на Кубе победила революция и принесла ощущение грядущих перемен и в Уругвай. Поэтому маленький конторский человек Сантоме мечтает не о шинели (как гоголевский Акакий Акакиевич, а о неслыханном богатстве – о любви. Он пишет дневник не безлично каллиграфическим, а нервным, собствсенным почерком. Сантоме придумывает себе любовь, становящуюся явью, он разгибает спину и видит небо и других людей вокруг.Марио Бенедетти существенно отличается от тех, кто составил ядро нового романа Латинской Америки. На фоне фейерверков мифопрозы, магического реализма, его будничная, приглушенная, принципиально антиромантическая проза с обыденными героями и старомодным психологизмом создает ту художественную философию истории, которая является главным достижением и вкладом латиноамериканского романа в мировую культуру ХХ века. Марио Бенедетти создал свой вариант современного реализма.Герой «Передышки», средний монтевидеанец, ждет пенсию, хочет забыть о цифрах и увидеть «другое небо». Нет, он никуда не бросится бежать, не взбунтуется, а пойдет в кафе, запьет горечь и раздражение чашечкой кофе. Перед нами психопатология отчужденного и обманутого человека. Круговой обман здесь определяет систему отношений между конторщиками и начальством, мужьями и женами, друзьями и знакомыми, детьми и родителями. Чистый звук человеческой драмы постоянно прерывается дребезжанием, мелодией танго о «разбитой любви», «потерянной жизни». Способен ли такой герой на что-нибудь?Бенедетти зафиксировал «Передышкой» лишь возможность изменений.Человек в измерении текучей жизни, притом не Человек с большой буквы, а средний человек – тот, через которого вершится история со всеми противоречиями, драмами и трагедиями. Ему Бенедетти задает вопрос нашего времени – вопрос о человеческих возможностях, о гуманизме, а, следовательно – о будущем человечества. Способен сегодняшний маленький и даже мелкий человек стать человеком новым? Может он или не может соответствовать тем идеалам и требованиям, которые выдвигает наше время? Бенедетти создает панораму исторического бытия уругвайцев и Уругвая, меняясь со своей страной и следуя ее истории.Тема, актуальная в эпоху перемен и волнений для всех народов и стран.Экранизация романа «Передышка» (La tregua) была номинирована на премию «Оскар» 1975 г., а также получила премию «Амаркорд» от Федерико Феллини.

Марио Бенедетти

Проза
Кровь и песок
Кровь и песок

«Кровь и песок» – коррида, неподражаемый матадор, испанский колорит. Знаменитый тореро Хуан Гальярдо, выходец из низов, купается во всенародной любви. Толпа восторженно ревет, когда матадор дразнит разъяренного быка и в последнюю секунду уворачивается от его рогов. Гальярдо играет с судьбой. Каждый выход на арену может стать для него последним, и эта мысль неусыпно преследует его…Прославленный тореро хочет получить от жизни все. В том числе и загадочную аристократку донью Соль – любительницу острых ощущений и экзотики. Но коррида жестока. Бык берет свое, и Гальярдо оказывается на грани жизни и смерти. Возвращаться на арену после ранения тяжело. Особенно, когда постоянно преследует страх перед быком, а зрители требуют зрелищ и самоубийственной отваги.Поэтесса Маргарита Пушкина написала песню «Тореро» для рок-группы «Ария», вдохновившись романом Висенте Бласко Ибаньес «Кровь и песок».Это философско-психологический роман. За кажущейся простотой повествования о жизни знаменитого тореро Хуана Гальярдо скрываются непростые вопросы о сущности людей и о человеческой жестокости.«Все были уверены, что Гальярдо суждено умереть на арене от рогов быка, и именно эта уверенность заставляла публику аплодировать ему с кровожадным восторгом».

Висенте Бласко Ибаньес

Классическая проза
Иллюзии Доктора Фаустино
Иллюзии Доктора Фаустино

Хуан Валера – испанский писатель и философ. Западноевропейские критики называли его «испанским Тургеневым».Заглавие романа отсылает к знаменитому «Фаусту» Гете. Но доктор Фаустино – это скорее Фауст в миниатюре. Персонажа Хуана Валеры не посещает дьявол и не предлагает ему бессмертие. Дон Фаустино – обнищавший аристократ, которым овладевают губительные иллюзии. Он оканчивает университет, получает звание доктора и пытается найти себе применение в жизни. Фаустино кажется, что стоит только переехать в Мадрид, как он тут же станет выдающимся философом, поэтом или политиком.При этом доктор Фаустино стремится к идеальной любви. Он ищет ее в образе кузины Констансии, дочери нотариуса Росите и Вечной Подруги – загадочной незнакомки, незримо следящей за ним. Вот только иллюзии разбиваются в дребезги, а без них обретенная идеальная любовь меркнет.

Хуан Валера

Проза / Классическая проза ХIX века / Современная проза

Похожие книги

The Tanners
The Tanners

"The Tanners is a contender for Funniest Book of the Year." — The Village VoiceThe Tanners, Robert Walser's amazing 1907 novel of twenty chapters, is now presented in English for the very first time, by the award-winning translator Susan Bernofsky. Three brothers and a sister comprise the Tanner family — Simon, Kaspar, Klaus, and Hedwig: their wanderings, meetings, separations, quarrels, romances, employment and lack of employment over the course of a year or two are the threads from which Walser weaves his airy, strange and brightly gorgeous fabric. "Walser's lightness is lighter than light," as Tom Whalen said in Bookforum: "buoyant up to and beyond belief, terrifyingly light."Robert Walser — admired greatly by Kafka, Musil, and Walter Benjamin — is a radiantly original author. He has been acclaimed "unforgettable, heart-rending" (J.M. Coetzee), "a bewitched genius" (Newsweek), and "a major, truly wonderful, heart-breaking writer" (Susan Sontag). Considering Walser's "perfect and serene oddity," Michael Hofmann in The London Review of Books remarked on the "Buster Keaton-like indomitably sad cheerfulness [that is] most hilariously disturbing." The Los Angeles Times called him "the dreamy confectionary snowflake of German language fiction. He also might be the single most underrated writer of the 20th century….The gait of his language is quieter than a kitten's.""A clairvoyant of the small" W. G. Sebald calls Robert Walser, one of his favorite writers in the world, in his acutely beautiful, personal, and long introduction, studded with his signature use of photographs.

Роберт Отто Вальзер

Классическая проза