Кровь и песок

Когда по вечерам появлялся Насиональ, считавший визит к маэстро долгом бандерильеро, общество заметно оживлялось. Гальярдо, с непокрытой головой и расчесанной косичкой, одетый, словно помещик, в дорогую меховую куртку, радостно приветствовал своего бандерильеро. Ну, о чем поговаривают любители? Какие слухи ходят?.. Как обстоит дело с республикой?

— Гарабато, налей Себастьяну стакан вина!

Но Себастьян, по прозвищу Насиональ, отказывается от угощения. Нет, нет, не надо вина, он не пьет. Вино — вот причина отсталости рабочего класса. И вся компания при этих словах разражалась хохотом, словно было сказано нечто невероятно смешное чего все с нетерпением ожидали. Бандерильеро оседлал уже своего конька.

Один только шорник молчал, глядя враждебно настороженными глазами. Он ненавидел Насионаля и считал его своим соперником. Бандерильеро был многодетен, целая ватага ребятишек вертелась в его харчевне вокруг материнской юбки. Двое младших были крестниками Гальярдо и его жены, значит, матадор и бандерильеро стали кумовьями. Проклятый лицемер! Каждое воскресенье тащит сюда обоих крестников в праздничных костюмах, чтобы те поцеловали руку у крестного. Шорник бледнел от ярости всякий раз, когда дети Насионаля получали какой-нибудь подарок. Эти щенки грабят его детей. Уж не подумывает ли бандерильеро заполучить через крестников часть состояния матадора?

Вор! Человек, не имеющий отношения к семье!

Шорник всегда встречал слова Насионаля враждебным молчанием и свирепыми взглядами или старался задеть его, высказываясь за немедленный расстрел всех, кто сеет смуту в народе и представляет опасность для порядочных людей.

Насиональ был на десять лет старше своего маэстро. Когда Гальярдо начал выступать в любительских корридах, Насиональ, вернувшись из Америки, где он убивал быков на арене Лимы, уже участвовал как бандерильеро в прославленных квадрильях. В начале своей карьеры, когда он был еще молод и ловок, Насиональ пользовался некоторой известностью. Одно время он считался «тореро с будущим», и севильские любители верили в него, надеясь, что он затмит матадоров, вышедших из других городов. Но надежды эти были недолговечны. Вскоре после возвращения из Америки, овеянный туманной славой далеких подвигов, Насиональ выступил на арене севильского цирка как матадор. Публика рвалась в цирк, тысячи зрителей остались без билета. Но тут, в момент решительного испытания, «мужество изменило ему», как говорят любители. Он уверенно всаживал бандерильи, выполняя свой долг как опытный и искусный работник, но когда нужно было нанести смертельный удар, инстинкт самосохранения, оказавшийся сильнее, чем его воля, удержал матадора на большом расстоянии от быка, и ему так и не пришлось воспользоваться преимуществами своего роста и сильной руки.

Насиональ отказался от славы матадора. Бандерильеро — и только. Он покорился судьбе и стал поденщиком своего искусства, помогая более молодым и зарабатывая тяжелым трудом свои гроши, чтобы прокормить семью и откладывать сбережения, которые позволили ему через некоторое время открыть маленькую харчевню. Среди тореро он славился своей добротой и благородством. Жена Гальярдо очень любила Насионаля и верила, что он, как ангел-хранитель, сбережет ей верность супруга.

Когда во время летних поездок Гальярдо отправлялся вместе со своей квадрильей в кафешантан, стремясь забыться в пьяном веселье после нелегкой победы, Насиональ, суровый и молчаливый, восседал среди накрашенных певичек в прозрачных платьях, словно отец пустынник среди куртизанок Александрии.

Он нисколько не возмущался царившим вокруг разгулом, а лишь с грустью вспоминал о жене и ребятишках, поджидавших его в Севилье. Все беды, все пороки мира он считал следствием темноты и невежества. Наверно, эти бедные женщины не знают даже грамоты. Он и сам человек необразованный. А так как именно этим недостатком Насиональ объяснял свое ничтожество и неумение хорошо рассуждать, то склонен был той же причине приписывать все беды и несчастья, какие только существуют на свете.

В юности Насиональ был активным членом Интернационала трудящихся и усердно слушал товарищей из руководства, которые были счастливей его и умели читать вслух газеты, посвященные борьбе за благо народа. Во времена национального ополчения он увлекался игрой в солдаты и носил красную шапку — символ федералистской непримиримости. Целые дни проводил он перед воздвигнутыми на площадях трибунами, где ораторы различных клубов, сменяя друг друга днем и ночью, с андалузской многословностью рассуждали о божественном происхождении Христа и повышении цен на предметы первой необходимости. Потом наступило время репрессий. После стачки для него, рабочего, известного своим мятежным духом, двери всех предприятий оказались закрыты.