Кровь и песок

И он сел рядом с пикадором, поставив карабин между колен.

— Подвинься-ка, парень,— сказал он, подтолкнув Потахе плечом.

Пикадор по-дружески ответил таким же толчком, и оба принялись толкать друг друга, хохоча во все горло и потешая своей грубой забавой всех сидящих за столом.

— А, проклятие! — воскликнул пикадор.— И чего ты держишь эту дрянь между колен? Направил прямо на меня; того и гляди случится несчастье!

Действительно, черное дуло карабина было повернуто в сторону пикадора.

— Да убери ты его, дьявол,— настаивал тот.— Неужели он тебе так уж нужен за едой?

— Пусть стоит. Не беспокойся,— коротко отрезал бандит и сразу помрачнел, словно не желая больше выслушивать никаких замечаний по этому поводу.

Он взял ложку, отломил большой кусок хлеба и, по правилам сельской вежливости, взглянул на остальных, чтобы убедиться, настало ли время приниматься за еду.

— Ваше здоровье, сеньоры!

Плюмитас набросился на огромное блюдо, поставленное в центре стола для него и двоих тореро. Другое такое же блюдо дымилось перед жителями фермы.

Проглотив несколько ложек, бандит, как бы устыдившись своей жадности, счел нужным объясниться:

— Со вчерашнего утра у меня ничего во рту не было, кроме хлебной корки да молока, которое мне дали пастухи. Приятного аппетита!

И он снова принялся за еду, усердно работая челюстями и только подмигивая в ответ на шутки Потахе, посмеивавшегося над его прожорливостью.

Пикадор уговаривал гостя выпить вина. Сам он, стесняясь маэстро, который запрещал ему напиваться, с тоской поглядывал па стоявшие рядом бутылки:

— Пей, Плюмитас. Сухая ложка рот дерет. Хлебни глоток.

И, прежде чем бандит последовал его приглашению, пикадор поспешно начал пить сам. Плюмитас лишь изредка, и то после долгих колебаний, прикасался к своему стакану. Он опасался вина и потерял к нему привычку. В открытом поле не всегда его найдешь. А кроме того, вино — злейший враг для человека, которому всегда нужно быть начеку и иметь ясную голову.

— Но здесь-то ты среди друзей,— настаивал пикадор.— Пойми, Плюмитас, в Севилье ты словно под покровом самой божьей матери макаренской. Никто тебя здесь не тронет... А если ненароком явятся жандармы, я встану рядом, возьму гаррочу, и от этих бродяг мокрое место останется. А хорошо бы стать лесным жителем!.. Меня туда всегда тянуло!

— Потахе! — раздался с другого конца стола предостерегающий голос Гальярдо. Он несколько опасался болтливости пикадора и его близкого соседства с бутылками.

Плюмитас выпил не много, но лицо его раскраснелось и синие глазки весело заблестели. Он сидел лицом к двери и со своего места мог видеть ворота фермы и часть пустынной дороги. Время от времени через дорогу переходила корова, свинья или коза. Достаточно было упасть их тени на желтую дорожную пыль, как Плюмитас вздрагивал, готовый бросить ложку и схватиться за ружье.

Беседуя с сотрапезниками, он ни на минуту не переставал следить за всем, что происходило вокруг. Он жил, ежечасно готовый к борьбе или к бегству; никогда не быть захваченным врасплох являлось для него делом чести.

После еды Потахе заставил его выпить еще один стакан, последний. Подперев рукой подбородок, Плюмитас молча уставился на дорогу, отяжелев от обильного завтрака, как удав, наевшийся до отвалу после долгого поста.

Гальярдо предложил ему гаванскую сигару.

— Спасибо, сеньор Хуан. Сам я не курю, но возьму для товарища, который тоже бродит по лесу. Ему, бедняге, курево дороже еды. С этим парнем стряслась беда, и теперь он мне помогает, если случится работа для двоих.

Он сунул сигару под блузу. При воспоминании о товарище, который в это время, наверное, бродил где-нибудь очень далеко, по его лицу пробежала вспышка какого-то свирепого веселья.

Вино расшевелило Плюмитаса. Облик его изменился; в глазах появился беспокойный металлический блеск, кривая усмешка, казалось, согнала с его толстощекого лица обычное добродушное выражение; чувствовалось, что ему хочется поговорить, похвастать своей удалью, отблагодарить за гостеприимство, поразив воображение радушных хозяев.