Кровь и песок

Женщины, глядя на него, сочувственно всхлипывали. Бедняжка! С каким святым рвением выполняет он епитимью!.. Все жители предместья помнили совершенное им святотатство. А все это проклятое вино, которое сводит людей с ума. Три года назад, утром страстного четверга, когда Макарена уже возвращалась в свою церковь, пробродив всю ночь по улицам Севильи, этот грешник, который был веселым малым и еще с вечера начал пьянствовать вместе с приятелями, остановил процессию возле кабачка на Рыночной площади. Он спел саэту в честь святой девы, а потом в молитвенном восторге разразился комплиментами. Оле, красотка Макарена! Он любит ее больше, чем свою возлюбленную! И не зная, как бы еще выразить свою любовь, он решил бросить к ногам статуи шляпу. Полагая, что держит в руке именно шляпу, он размахнулся, и... стакан вдребезги разбился о прекрасное лицо всемогущей сеньоры. Обливающегося слезами парня потащили в тюрьму... Он любил Макарену как родную мать! Всему виной это проклятое питье: из-за него человек сам не знает, что делает! Бедный малый дрожал от страха. За оскорбление святыни ему грозили несколько лет тюрьмы. Он плакал, раскаиваясь в своем кощунственном поступке, и в конце концов даже те, что негодовали больше всех, начали хлопотать за него, и дело уладилось. В назидание всем грешникам парень наложил на себя тяжкую епитимью.

Бедняга тащил крест, обливаясь потом, шатаясь, подпирая страшную тяжесть то одним, то другим немеющим плечом. Женщины рыдали, с южным пылом и драматизмом выражая свои чувства. Приятели жалели страдальца и, не решаясь смеяться над его покаянием, сочувственно предлагали ему хлебнуть вина: он упадет от усталости, надо же ему подкрепиться, они ведь не в насмешку, а по-товарищески...

Но он отводил глаза от соблазна и обращал их к святой деве, призывая ее в свидетели своих мук. Уж лучше он вволю выпьет завтра, когда Макарена цела и невредима вернется в свою церковь п опасаться будет нечего.

Носилки со статуей задержались на одной из улиц предместья Ферия, а голова процессии уже достигла центра Севильи. Кающиеся в зеленых капюшонах и отряд «воинов» в боевом порядке продвигались вперед, словно армия, идущая на приступ. Они хотели занять Кампану и тем самым овладеть подступами к улице Сьерпес раньше, чем подойдут другие процессии. Если авангарду удастся захватить эти позиции, можно будет спокойно ждать прибытия святой девы. Каждый год братья Макарены становились хозяевами главной улицы, они шли по ней в течение долгих часов, забавляясь нетерпеливыми протестами братьев из других кварталов. Жалкие людишки, разве могут их статуи сравниться со статуей Макарены,— пусть уж смиренно плетутся сзади.

Барабаны войск капитана Чиво загремели у входа на улицу Кампана в тот самый момент, когда с противоположной стороны появились черные капюшоны другого братства, которое тоже хотело захватить первое место. Толпа, сжатая между головами двух процессий, заволновалась в радостном ожидании. Будет драка!..

Братья в черных капюшонах не слишком испугались «иудеев» и их грозного капитана. Капитан же по-прежнему хранил ледяное высокомерие. Вооруженным силам не пристало ввязываться в драку с мужичьем. Но сопровождавшие процессию макаренцы во славу своего квартала бросились в атаку на черных братьев, пустив в ход палки и свечи. Сбежалась полиция, двое парней, горько жаловавшихся на то, что потеряли свои шляпы и палки, были арестованы, а кое-кого из кающихся, которые стонали, сбросив капюшоны и держась за головы, пришлось отвести в аптеку.

Тем временем капитан Чиво, коварный как конкистадор, осуществлял стратегический маневр, занимая со своими войсками Кампану до самого выхода на улицу Сьерпес. Победно звучала барабанная дробь, и раздавались возгласы доблестных защитников чести квартала: «Здесь никто не пройдет! Да здравствует святая дева макаренская!»

Улица Сьерпес превратилась в зрительный зал, все балконы были заполнены публикой, сияли электрические фонари, висящие на протянутых от дома к дому проводах, из ярко освещенных окон кафе и магазинов выглядывали головы любопытных, вдоль домов стояли ряды стульев, сплошь занятые зрителями, которые вскакивали на сиденья всякий раз, как отдаленные звуки труб и барабанов возвещали приближение носилок с новой сценой.

В эту ночь весь город не спал. Даже богобоязненные старушки, запирающие обычно свои двери после вечерней молитвы, бодрствовали, чтобы до рассвета наблюдать за прохождением бесчисленных процессий.

Пробило три часа ночи, но ничто не указывало на позднее время. Кафе и кабачки были полны народу. Из открытых дверей харчевен доносился соблазнительный запах кипящего масла.