Кровь и почва русской истории

Находясь под обаянием энергичного и размашистого стиля Фурсова, всецело разделяя его призывы к пониманию русской истории как самоценной и оригинальной и, соответственно, к выработке самостоятельной теории русской истории, я вместе с тем испытываю нарастающий скепсис в отношении его гипотезы русской власти. Этот скепсис питается не только результатами процедуры верификации/фальсификации (в попперовском смысле слова) гипотезы, но, прежде всего, ее встроенной логико-методологической дефектностью.

К сожалению, Фурсов ушел от научной дефиниции атрибутивных черт русской власти, ограничившись их описанием посредством конкретно-исторических примеров. Однако в отсутствие определения не понятно, что именно таким образом описывается, тем более что на каждый приведенный факт можно привести Монблан фактов противоположного рода. Поясню эту мысль подробнее.

Из утверждения о «примате власти (службы) по отношению к собственности» как базовой черте русской власти логически следует, что атрибутивная черта западного типа власти - примат собственности по отношению к власти. Это – крайне спорное и сомнительное утверждение, имплицитно основывающееся на отождествлении Запада и капитализма, что далеко не одно и то же. Объемы понятий «Запад» и «капитализм» пересекаются, но не совпадают.

Даже признавая историческим вектором эволюции западного общества отделение власти от общества и повышение роли собственности, вряд ли можно утверждать, что в высшей на сегодняшний день стадии этого общества – современном капитализме – достигнут абсолютный и безусловный примат собственности по отношению к власти. На такое признание не отваживались самые вульгарные версии марксистской социологии.

Возможно, Фурсов имел в виду, что собственность в России, начиная с середины XVI в. не была суверенной, автономной? Но и эта интерпретация верна лишь отчасти, хронологически ограниченно. За исключением советской эпохи, которая во многих отношениях была уникальной и беспрецедентной, собственность, в общем, оставалась автономной перед лицом власти в различных фазах русской истории.

Николай I, любивший, по яркой характеристике Льва Толстого, наводить ужас на людей, не смог помешать своему яростному критику Александру Герцену наслаждаться в лондонской эмиграции доходами от российских поместий[219]. Ибо закон и право собственности находились на стороне лондонского диссидента, и против них бессильным оказался даже якобы всемогущий российский самодержец.

Конфискация земель при Иване IV (и других русских монархах) ничем не отличалась от конфискаций имущества политических противников в западных странах. А такого бесцеремонного и массового нарушения обычного права собственности, как сгон десятков и даже сотен тысяч крестьян в Англии в ходе огораживаний XVI-XVIII вв., Россия вообще не знала до большевистской революции и «социалистического преобразования сельского хозяйства». В свою очередь, английские крестьяне вовсе не считали помещичью собственность «священной и неприкосновенной». Да и знаменитый Кодекс Наполеона, закрепивший этот принцип в письменном праве, увидел свет исторически совсем недавно - в 1804 г.

 Перечень фактов и примеров можно продолжать до бесконечности, но уже приведенных достаточно для следующего обобщения: до 1917 г. отношения между властью и собственностью в России типологически не отличались от европейской ситуации и развивались в том же русле – в направлении обособления и автономии власти и собственности, хотя не без некоторых исторических зигзагов и русской специфики. (К слову о русской специфике: знаменитая русская крестьянская перераспределительная община – credo сторонников точки зрения о субстанциально антисобственническом характере русского народа – также не была исторически уникальной.)

Получается, что черта, которую Фурсов относит к differentia specifica русской власти – примат власти по отношению к собственности, во-первых, не была атрибутивной, во-вторых, чисто русской. Поэтому она не может считаться видовым отличием русской власти, а должна рассматриваться как универсальный модус (или, скорее, атрибут) власти вообще, власти как таковой. Это сугубо логическое умозаключение находит исчерпывающее подтверждение во всемирной истории.

В «Большом времени» и всемирном пространстве историческую норму составлял недифференцированный характер отношений власти и собственности; их расщепление, автономизация произошли только в поздней Европе: более выраженно - в Западной Европе и ее вынесенных вовне оплотах - США, Канаде, Австралии, Новой Зеландии, менее выраженно – в России. Можно сказать, что частная собственность – историческое изобретение (или открытие) белой расы и иудеохристианской цивилизации.

Рассмотрим теперь такие атрибуты русской власти, как ее над(вне)законный характер (хотя, как я предупреждал, из контекста гипотезы не очень понятно, атрибут это или модус) и военно-служилый характер правящего сословия.