Кровь и почва русской истории

Можно, конечно, предположить, что в основе русского кризиса лежала некая неизвестная нам, не выявленная закономерность функционирования этничности как биосоциального феномена. Но лично мне кажется более вероятным, что русских сломала чудовищная ноша «социалистического строительства», добавленная к их традиционной роли гаранта стабильности, территориального единства и главного мобилизационного ресурса страны. Русский жизнеродный потенциал, по точному замечанию патриотического публициста, был переплавлен в военное и экономическое могущество СССР, в заводы и ракеты[202]. Но даже металлические конструкцию «устают» и не выдерживают, что уж говорить о людях. Русская сила оказалась отнюдь не безразмерной, а исчерпаемой. Мощная коммунистическая прививка реинкарнировала традиционную империю в модернистский СССР, тем самым продлив ей жизнь, но она же оказалась фатальной для судеб народа, служившего империи рабочим скотом и пушечным мясом.

Конец империи стал прорисовываться на историческом горизонте задолго до ее формального роспуска. Симптомы очевидной деморализации русских, их усталости от имперской ноши проявилась еще с конца 1960-х гг., когда впервые начался русский отток с национальной периферии (в Закавказье выезд русских стал преобладать над въездом). В начале 1970-х гг. в СССР произошел качественный перелом в направлении миграционных потоков: стал быстро уменьшаться приток населения на Юге и увеличиваться поток, направленный на российский Север и Восток. Началась «репатриация» русских из национальных регионов. В 70-е годы численность русских сократилась в Азербайджане и Грузии, в 80-е – уже во всех закавказских и среднеазиатских (за исключением Киргизии) республиках (в первых – более существенно). С 1959 по 1989 г. количество русских в Азербайджане сократилось с 17,3 % до 7,6 % от общей численности населения, в Грузии – с 10,1 % до 6,3 %, в Армении – с 3,2 % до 1,6 %. С 70-х годов Россия имела миграционный прирост со всеми республиками СССР, за исключением Прибалтики.

Одновременно начался отток русских из ряда российских автономий, в первую очередь северокавказских (Дагестан, Чечено-Ингушетия, Северная Осетия), что особенно рельефно проявилось в Дагестане, где их численность сократилась с 214 тыс. в 1959 г. до 166 тыс. в 1989 г.[203] 

За этими изменениями миграционных потоков стоял слом фундаментальной тенденции отечественной истории. На всем ее протяжении территория этнического расселения русских только расширялась, русские миграции носили центробежный характер, при этом с XVI в. преобладало движение на юг и восток. И вот создавший Россию многовековой колонизационный тренд завершился, более того, начался процесс реколонизации: «…характерная для истории русских инерция движения, “растекания” по территории страны уменьшилась, наступил момент относительного покоя, перелома, после которого зародилось и стало набирать силу противоположное по направлению движение – центростремительное, “собирающее”»[204]. Русские оставляли освоенные ими территории и возвращались домой, в Россию.

Этот тектонический сдвиг более чем наглядно свидетельствовал об исчерпании русской силы, выражал массовое ощущение, что русская миссия - великая и невыполнимая - завершилась. Прежние социокультурные и морально-психологические механизмы легитимации и компенсации русского бремени больше не работали. Задолго до того, как Александр Солженицын написал афористичную фразу «Нет у нас больше сил на империю!», это тревожное ощущение охватило миллионы русских сердец.

Именно на рубеже 60-70-х годов XX в. ряд русских националистических интеллектуалов впервые пришел к выводу, что сохранение Советского Союза представляет кардинальную угрозу существованию русского народа ввиду противохода демографической динамики восточных славян и среднеазиатских и кавказских народов. Появление – впервые в отечественной истории – антиимперского русского национализма было важно не столько как политическое явление, - ввиду преследований и обескураживающего радикализма цели его влияние на общественное мнение не было значительным, - сколько как явный признак неблагополучия русского этнического тела. Если формирование имперского этнического национализма в лице «черной сотни» начала XX в. сигнализировало о пределе русской силы, то рождение антиимперского русского национализма свидетельствовало о далеко зашедшей болезни. Он растабуировал идею добровольного «сброса» части имперского наследства, начав психологически подготавливать русских к приятию дотоле для них невообразимого. Воздействуя на глубокие, нерефлектируемые пласты русской ментальности он имел психологическую и культурную, а не политическую функцию.