Кровь и почва русской истории

По части монаршего своеволия и диктата английский Генрих VIII мог дать форы Петру I и Ивану IV, а по части загубленных душ последний изрядно уступал Елизавете I. 3-4 тысячи казненных в России (по подсчетам Скрынникова) vs. 89 тысяч в Англии[220] – «дистанция огромного размера»! По, так сказать, «гуманитарному» (точнее, антигуманитарному) измерению к русской власти скорее надо отнести английскую королеву, чем русского царя. Но только русский Грозный царь почему-то вошел в историю символом беззаконной жестокости, а английская «пошлая девица» имеет репутацию одного из величайших английских монархов.

Вообще правление Ивана Грозного и Петра I типологически вписывается в процесс становления абсолютизма в Европе XVI-XVIII вв.: постепенная монополизация насилия и силового принуждения, концентрация силовой и экономической власти в едином центре, наступление государства на интересы традиционных элит и социальных групп. Даже первая русская Смута, похоже, укладывается в контекст всеобщего сопротивления этому процессу: в середине XVII в. мятежами, восстаниями и революциями была охвачена вся территория Европы, от Португалии до Украины. В своих «пиковых» проявлениях западный абсолютизм вряд ли уступал русскому самодержавию. Что с того, что при Генрихе VIII сохранялся парламент? Его значение было приблизительно таково, как значение Верховного Совета при товарище Сталине.

Не стоит также забывать, что если организация власти Ивана IV была развитием русского автохтонного опыта, то формы и, отчасти, содержание петровского бюрократического сверхцентрализма в значительной мере заимствовались с Запада. За строительство в России бюрократической монархии, регулярного государства западного образца было заплачено тотальным уничтожением сложноорганизованного русского общества, включая мощную традицию низового демократического самоуправления, возможно, опережавшую Англию того времени[221].

Еще одна говорящая сама за себя параллель: «в годы царствования нашего Петра I, главного русского закрепостителя, в Англии свирепствовал Act of Settlement, по которому никто не мог поселиться в другом приходе, кроме того, где родился, под страхом “ареста и бесчестия”. Для простой поездки в город крестьянину требовалось письменное разрешение (license)»[222]. 

Правда, Петр установил также военно-служебный контроль и над правящим сословием – дворянством. Однако продержался он сравнительно недолго: вольность дворянам (1762 г.) была лишь юридической фиксацией фактического положения дел, или, другими словами, уже достигнутой дворянской свободы.

Вообще же военно-служилая организация правящего сословия в те или иные исторические эпохи была присуща и Западу, и Востоку, например Японии. То есть в этом отношении Россия вовсе не была уникальной. Можно, конечно, небезосновательно доказывать, что Россия была беспрецедентной по масштабу охвата и полноте воплощения принципа государственной, служебной повинности правящего класса, а также по тяжести службы. Советская эпоха 1930–1950-х гг. в этом смысле находится, вероятно, вне конкуренции. Но ведь это было отличие в степени, исчисляемое по шкале «больше – меньше», «легче – тяжелее», а не в качестве. Даже если количественные отличия в России переходили в качественные (что еще надо доказать), сам принцип военно-служебной организации не был уникальным русским историческим достоянием. Принцип сей как раз универсален, через него проходила властная организация разных стран. То есть и этот якобы специфический атрибут русской власти на самом деле оказывается не специфическим, а универсальным, и не атрибутом, а модусом, присущим в определенный исторический период власти на Западе и Востоке.

Теперь еще раз вернемся к тезису о вне(над)законности русской власти. По утверждению Фурсова, российское самодержавие стояло над законом, обычаем и людским мнением, государева воля была единственным источником власти и закона, внутренней и внешней политики; этот принцип был доведен до логического завершения в советскую эпоху.

Под изложенную характеристику наилучшим образом подпадают три отечественных вождя - Иван, Петр и Иосиф (а фамилии их слишком известны, чтобы еще раз называть). Но в истории практически любой страны, если, конечно, это протяженная история, мы сможем найти энергичных радикальных реформаторов или просто «императорских безумцев», пренебрегавших законом, обычаем и людской молвой - во имя интересов дела или по мятежному своехотению.