Кровь и серебро

– Помню я твои слова, Хильдим. – Альдо вздохнул. – Не ведаю только, притворствуешь ты или правду говоришь.

– Неужели думаешь ты, что я солгал бы другу? – возмутился колдун.

– Знаю я ваш род не понаслышке, много горюшка от вас натерпелся. Ну да ладно, чего уж теперь рассуждать, не станем портить настроение ни себе, ни невесте твоей прекрасной.

– Правильно говоришь, – поддержал его Хильдим, – не станем.

Они беседовали еще какое-то время; Морена слушала их разговор – из живого и острого он стал медленным, терпким, тягучим – и думала о том, как бы расколдовать этого мальчика. Наверное, прав был Хильдим, есть только одно средство, и оно им недоступно… А как бы она хотела увидеть сад Альдо в цвету, сорвать потом спелые плоды с тяжелых веток, полакомиться яблоками, почувствовать их пряность, перекатить на языке их мякоть белоснежную, почти жемчужную, расцеловать их в алые бока! И как хотела бы она сама обнять хорошенького Альдо, не чувствуя мерзлого ледяного потока; каким он, верно, был симпатичным существом – румяным, загорелым, вечно хохочущим – до того, как с ним случилась эта страшная беда. Жаль было Морене и его, и красивого его дома, и ледяных теперь яблонь; если бы она могла, сделала бы все, что в ее силах, чтобы помочь ему.

После встречи с Альдо они направились прямиком на юг – во владения синеокого Хильдима.

IV

Они ехали еще день и ночь, раза два останавливались в придорожных трактирах – довольно обычных по сравнению с тем, которым заправляла старуха Кикимора. Морена заподозрила, что столь короткий путь их был делом рук колдуна и лешего – и что еще быстрее они могли бы добраться, ежели этого захотел бы сам колдун – слишком уж скоро зима, груды снега и холодное, неприветливое солнце сменились благостным теплом. Сани их в один миг превратились в очаровательную повозку.

«Хорошо все-таки жить», – думала Морена, глядя на прелестные, покрытые неизвестными ей цветами деревья и низенькие кустарники, которые словно бы приветливо махали ей веточками и учтиво кланялись, приветствуя свою госпожу; воздух был теплый-теплый, душистый, пропахший насквозь диковинными цветами и редкими травами, которые не видела Морена на родной земле. Птицы пели, и песня их переливалась тысячей голосов, воспевая и чествуя молодую хозяйку, славную колдунову невесту, что совсем скоро должна была стать его женой. На Хильдиме больше не было шапки; его черные кудри покорно лежали на плечах, рубиновые серьги алели и переливались под свежим летним солнцем… Солнце это ласкало горячими лучами красивое колдуново лицо и выцеловывало щеки его прекрасной спутнице.

– Вот мы и дома, – сказал Хильдим довольно.

Рука его покоилась на руке княжны.

– Что скажешь, красавица? Нравятся тебе мои владения или все по дому тоскуешь?

Морена слабо улыбнулась.

– Знаешь же, колдун, вырвал ты меня из отчего дома, как дерево с корнем вырывают, а потом хотят, чтобы оно на новой земле прижилось.

– Ничего, красавица, приживешься, всего сразу не бывает; скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, как в народе говорят. Привыкнешь.

Морена отчего-то зарделась, неловко ей стало.

– Повезло мне с женой – тихая, робкая… А я слышал, ты свободу любишь, дух бунтарский, мол, в тебе неукротим; неужто ты только в моем присутствии робкой делаешься?

– Поцелуй меня, колдун, – вместо ответа выпалила Морена.

Хильдим воззрился на нее с удивлением.

– Поцелуй, говорю. Правильно ты все слышал, бунтаркой я была всегда – ею и останусь, позабыла только об этом; отчаяние навел на меня отец скорым замужеством, потом ты еще бахвалился силой своей… Страху-то я натерпелась, не передать!

– А говорила, не боишься. – Колдун хитро улыбнулся.

– Тебя не боюсь, а вот Кикимору жуткую и чародея того, что Альдо заколдовал, как не бояться! Да, была я бунтаркой, но как-то смиренно приняла долю свою, неправильно это.

Хильдим поцеловал ее скоро, с жаром; леший непристойно засмеялся, будто видел и слышал все, что происходило в повозке.

– Брось смеяться, кому говорю! – полугрозно-полушутливо закричал ему колдун. – А не то отсеку я тебе голову, ох, отсеку!

В тот же миг смех прекратился.

Морена теперь и вправду чувствовала себя иначе, будто та робкая княжна, которой она была последние два дня, ушла, спряталась в дальний угол. Колдун действительно пугал ее сначала, хотя она и не находила сил признаться в том ни ему, ни себе самой, но теперь ей снова было хорошо – совсем как тогда, когда она впервые села на коня и ощутила дыхание ветра на своем лице; нечто подобное она испытала уже вчера, испив вина в Кикиморином трактире, но тогда она задавила в себе всю радость; страхи и сомнения не дали восторгу расцвести в ее душе. Чего было теперь скрывать, колдун понравился ей еще на батюшкином пиру, когда показался ей незнакомым южным княжичем; она даже на какую-то минуту тогда пожелала, чтобы он достался ей в мужья – он, а не северный господарь. Кабы знала она в тот миг, что скоро совсем будет въезжать в колдуновы земли его невестой, не поверила бы! Проще поверить было, что ей оставят ее свободу и волюшку вольную не отберут.