Кровь и свет Галагара

Он повернулся и растерянно побрел по колено в снегу прямо к зарослям Бурой чащобы. Пройдя лесом с полатрора, он остановился и опять протер глаза. На широком пне прямо перед ним сидел седовласый старик в странном одеянии, темном и длиннополом, с небольшим коцкутом за плечами и каким-то удивительным инструментом в руках, отдаленно напоминавшим крианский тантрин.

— Кто ты и как здесь очутился? — спросил Ур Фта, даже не подумав о том, что первый встречный в краю, удаленном от Айзура на тысячу атроров, скорее всего ни слова не понимает по-цлиянски.

Но удивительный старик, сверкнув из-под густых бровей голубыми глазами, ответил ему на чистейшем цлиянском наречии:

— Я — бродячий певец, и только. Исходил весь Галагар, и вот пришел сюда, сам не знаю зачем. Впрочем, если есть у тебя, чем заплатить, спою тебе об этих местах по-цлиянски.

Ур Фта кивнул, не раздумывая, и старик, поставив на колено свой удивительный инструмент, украшенный посеребренным навершием в виде сужичьей головы, принялся перебирать бессчетные струны. Затем прервал чудесный звон, наполнивший утренний воздух, тряхнул сединой и, ударив по струнам с новой силой, запел низким красивым голосом:

В болото Золотистое, в сверкание лучистое,
Скрипя подпругой кожаной, оружием звеня,
Умчалось войско Астола, неистовое, быстрое,
И мгла его окутала, ни звука, ни огня.
Но лишь туман уляжется, мерещится и кажется
Охотнику и страннику, спустившемуся с гор,
Такое, что не каждый и порассказать отважится,
И берега Зилабилы нехожены с тех пор.
А над болотом сужица, внушая ужас, кружится,
И заросли сабирника тревожно шелестят,
И кочки разъезжаются, и маленькая лужица
Трясиною становится, глотая все подряд.
А ночью тьма холодная, безлунная, бесплодная
Над смоляным течением Зилабилы стоит.
И только войско Астола, хмельное и свободное,
Как облака, бесплотное, полет во тьме таит.
Сынов седого Нидема, их видимо-невидимо:
Кривой Фирфас, отважный Шиф, Куор и Алагам…
Уверенность в их гибели их, верно бы, обидела —
О битве грезят витязи, войной грозя врагам!
Не прячут лица гордые, неумолимо твердые
Чернявый Кэх, свирепый Нор и Дацар молодой…
Рассерженные шпорами, гаварды тонкомордые
Рычат и вдаль уносят их неровной чередой.
И новобранцы бравые, и ратники кровавые,
Цахет, Интар, горбатый Шалк и долговязый Ксах —
Проносятся суровые, всегда во гневе правые,
И вспыхивают сполохи на шлемах и щитах.
Мечи вздымают воины, а лезвия раздвоены,
Плащи их вьются по ветру, и тетивы гудят.
А на доспехах вмятины и рваные пробоины,
Но и смертельно раненым дороги нет назад.
Их топоры, как месяцы, так изнутри и светятся
И молниями бесятся в приученных руках…
А на заре по лестнице, что будто с неба свесится,
Восходит войско Астола, теряясь в облаках.
И путник огорошенный подымет посох брошенный,
Глаза протрет и вперит их в безлюдие окрест,
Окинет дол некошеный иль снегом запорошенный,
Подумает, поежится и прочь из этих мест.

Певец умолк, последний раз пробежал пальцами по струнам и протянул руку.

— Вот тебе «Песнь о войске Астола». А теперь заплати, как обещал, Властелин Галагара, прекрасный и щедрорукий!