Кровь и золото погон

— Сергей Эдуардович, — обратился к Павловскому поручик Дембовский, вытирая ладонью чёрные от черники губы, — расскажите о Савинкове. Загадка он для меня. Никак не пойму, что вас с ним объединило? Вы — дворянин, профессиональный военный, отчаянный рубака… Он — профессиональный террорист, явный авантюрист, от которого отвернулась вся белая эмиграция.

Офицеры примолкли, с нетерпением ожидая ответа Павловского. Большинство из них, особенно казаки, недоверчиво относились к Савинкову, осуждали его шашни с поляками и французами, терпели его только из уважения к Павловскому. Полковник ответил не сразу, словно собираясь с мыслями, присел, опершись спиной на тёплый ствол сосны, закурил.

— Биографию Бориса Викторовича, думается, излагать мне не следует? Вы, как я полагаю, с ней хорошо знакомы.

Дембовский утвердительно кивнул головой. Офицеры закурили, приготовившись слушать рассказ полковника.

— Как вы знаете, двенадцатого октября двадцатого года в Риге представители Польши и Советов подписали договор о перемирии. Что для нас в этом договоре хорошего, а для Советов плохое? То, что большевики по своей дури лишились линии Керзона[27], то есть западных Украины и Белоруссии.

Офицеры согласно закивали, потеснее уселись ближе к Павловскому.

— Что для нас в этом договоре плохое, а для Советов хорошее? То, что Польша признала независимость Белоруссии и Украины и обязалась не вмешиваться в их внутренние дела и дела РСФСР, не создавать на своей территории и не поддерживать организаций, ставивших своей целью вооруженную борьбу с Советами и свержение большевистско-жидовской власти, вывела свои войска. Но генерал Врангель, Петлюра, Булак-Балахович и Савинков договор о перемирии не признали и решили продолжать вооружённую борьбу с Советами. В начале ноября двадцатого года армия генерала Станислава Никодимовича Булак-Балаховича, в составе которой ваш покорный слуга вначале командовал кавалерийским полком, а затем конной дивизией, пошла в наступление на Мозырь-Речицу-Гомель. Вы, господа, об этом лучше расспросите есаула Тимофеева и подхорунжего Хлебова, они со мной тогда были. Правильно я говорю, Егор Иванович? — Павловский обернулся к Тимофееву.

Есаул утвердительно кивнул головой, заметив:

— Верно. Дали мы тогда копоти краснопузым. Вовек нас не забудут.

Павловский продолжил:

— Савинков тогда упросил генерала Булак-Балаховича взять его в поход на Мозырь простым добровольцем, а генерал зачислил Бориса Викторовича в мой полк. Так мы и познакомились. Зачем это было нужно Савинкову? Дело в том, что, возглавляя «Союз защиты родины и свободы», он верил в возможность объединить вокруг организации здоровые антибольшевистские силы, в первую очередь натерпевшееся от большевиков крестьянство и казачество. А также разночинную интеллигенцию, не ушедшую в эмиграцию и ещё не уничтоженную красными: врачей, учителей, агрономов, ветеринаров, землемеров, адвокатов, почтовых и железнодорожных служащих, инженеров и техников, офицеров недворянского происхождения… Он был уверен, организовав людей против советской власти, приняв демократическую конституцию, провозгласив Россию республикой, проведя свободные и внесословные выборы в парламент, сможет создать истинно народное профессиональное правительство и начать строить обновлённую, свободную от тирании и процветающую Россию. Савинков настолько образован, настолько проникновенно, но просто и доходчиво умеет излагать мысли, что мне, молодому боевому офицеру, искренне захотелось встать в ряды его сторонников и под знаменем свободы и демократии бороться против бесовской власти большевиков, за сильную и богатую Россию. И, поверьте, господа, не думал я тогда об эсеровском прошлом Савинкова, о его прошлом боевика-террориста. Я сразу увидел в нём лидера, опытного и искусного политика.

Павловский замолчал, о чём-то задумался, будто ушёл в воспоминания, затем продолжил: