Кровь и золото погон

До Старой Руссы Гуторов добрался к утру девятого июля. Подъехав к городу с юго-запада, в трёх верстах решил оставить коня в лесу, понимал, через многочисленные пикеты, выставленные красными на дорогах, верхом не проскочить. Деньги, оружие, патроны, чистое белье переложил в старый сидор, сверху уложил луковицы, несколько варёных картофелин и яиц, краюху хлеба. Дальше шёл по лесу вдоль дороги, рощицами, перелесками, хоронясь за кустами, в овражках, балочках. Шёл и жалел оставленного непривязанным коня. Кому-то здорово повезёт, конь был молодым, здоровым и крепким.

Войдя в город, Гуторов опешил: Старая Русса напоминала прифронтовой город. Повсюду сновали пешие и конные военные, на всех перекрёстках дежурили патрули, проверяли подводы, выборочно документы у прохожих. Иван знал, в городе дислоцировались стрелковый и учебный полки 56-й Московской стрелковой дивизии Петроградского военного округа, а также несколько частей дивизионного подчинения. По его прикидкам, гарнизон города не должен был превышать три, от силы три с половиной тысячи штыков и сабель. Однако впечатление было такое, что вся дивизия в полном составе растеклась по городским улицам и скверам. «Было бы неплохо, – соображал он, – взять языка, на худой конец, напоить кого-либо из бойцов или младших командиров, выведать у них причину переполоха». Но поначалу нужно бросить где-то якорь, домой, к матери, идти нельзя, может быть засада.

Облачённый в старенький потёртый пиджачок с заплатами на рукавах, пропылённую серую косоворотку и видавший виды мятый крестьянский картуз, шаркая по грязным булыжникам мостовой разношенными и отродясь не чищенными кирзовыми сапогами, Иван со старым холщовым сидором за плечами и рыжей недельной щетиной на сером от пыли лице интереса у патрулей не вызывал. Ну идёт немолодой и нестарый сельский мужичишка, возможно, на рынок, возможно, в райповский или нэпманский лабаз, или к родне, или домой, или ещё куда… Идёт себе, и пусть идёт. Такие типы на контру непохожи, такие типы либо в кузне работают, либо по плотницкому делу.

Иван, особо не таясь, но стараясь не попадаться лишний раз на глаза патрулей, неспешно пробирался в жаркий июльский день к рубленной еще при Николае I избёнке на берегу Полисти, где жил Кузя Дрын, по рождению Кузьма Егорович Евлохов, сердечный друг детских забав и юношеских шалостей.

Кузя был из семьи потомственных столяров. Прадед, дед и отец его мастерили такую мебель из дуба, карельской берёзы и липы, что заказы шли из Новгорода, Питера, Москвы, Твери и даже Риги и Ревеля. Батюшка Кузи помер от перепоя в тот самый день, когда сынок его, тоже ставший неплохим столяром, своими сапогами рядового пехотного полка уверенно ступил на германскую землю Восточной Пруссии. Вскоре рядовой Евлохов вернулся в родной город с солдатским Георгием на широкой геройской груди, но без левой ноги, укороченной по колено осколком снаряда германской 150-мм гаубицы. Кроме Георгия Кузю поощрили бельгийским протезом, самолично вручённой ему какой-то великой княгиней или просто княгиней, а, может быть, и графиней… Он не запомнил тот торжественный момент.

Вернувшись домой, Дрын никого там не обнаружил. Соседи поведали, что у матушки его от тяжкого одиночества и полного безденежья помутилось сознание и она объявила себя супругой градоначальника, о чём разместила объявление в уездной газете. Вскоре к ней явились квартальный надзиратель с двумя городовыми и штатским полицейским чином и отправили матушку в Новгород, в скорбный дом. Больше из родни у Дрына никого не было.

Попив недельку горькую, Кузя принялся за прежнее столярное дело, но заказов становилось всё меньше и меньше, война шла, не до мебели людям стало, хватило бы на хлеб да на водку. Вот она-то, подлая, и стала губить рукастого мастера. Когда Гуторов около полудня вошёл в низкую избёнку, Кузя Дрын, позавтракав шкаликом самогонки, спал беспробудным сном на грязном, усыпанным щепой и стружкой полу, подложив под голову похожий на пудовую гирю кулак. Гуторов понял бесперспективность побудки хозяина, привалился в углу к незаконченному комоду и разом провалился в сон. Часа через два его разбудили грубые толчки в грудь. Гуторов открыл глаза и увидел нависавшего над ним небритого Кузю, тачавшего концом костыля в нежданного гостя.

– Ты хто? – прорычал весь всклокоченный и удивлённый Кузя. – Как сюды попал?

Гуторов, отряхиваясь от стружки, медленно поднялся, взял Кузю за уши и трижды поцеловал его колючие щёки.

– Что, Дрын, не узнал старого товарища, друга детства спьяну не распознал?

Кузя, отбросив костыль, облапил друга и завопил:

– Ванька! Гуторов Ванька, мать твою! Ты откедова свалился, рожа твоя свинячья?!

– Не ори, Кузя, соседи подумают, пожар или воры лезут.

– Да и хрен с ими, соседями ентими, главное, Ванька, ты вернулся!