Кровь и золото погон

– Ну что, подпоручик, отступление, как учил нас в училище преподаватель тактики штабс-ротмистр князь Готадзе, есть важнейшее из искусств военного дела. Будем отступать.

– А куда, господин ротмистр? – с детской наивностью спросил подпоручик.

– К своим, подпоручик, к своим. Правда, свои драпанули далеко, аж в Эстонию. По моим сведениям, передовые части нашего несчастного корпуса окопались в городе Валга, визави латышского Валка. Таким образом, топать нам с вами аж целых полторы сотни вёрст, не менее. Это если по прямой. А на войне, как вам известно, прямых путей не бывает.

Гуторов улыбнулся, он верил своему командиру, безмерно доверял ему и был убеждён, что Павловский, как всегда, что-нибудь придумает. Он весело сказал:

– Так это нам ничто. Подумаешь, полторы сотни вёрст. На конях за неделю долетим, пешими за месяц дотопаем. Главное ведь, чтобы пожрать чего было да выспаться в тепле.

В это всё и упиралось. В Риге, где не было у них знакомых, где все магазины закрылись в ходе уличных боёв, а по улицам сновали патрули красных латышских стрелков и чекистов, отлавливавшие и без всякого суда расстреливавшие русских офицеров, добыча еды и поиск ночлега превратились в проблему. Слава богу, хоть сохранилось кое-что из золота и камушков, награбленных в Порхове. И настоящие документы красных командиров имелись, хотя в них Павловский особенно не верил. А зря. Именно эти документы, предъявлявшиеся красным латышским стрелкам, многие из которых русскую грамоту знали неважно, спасли офицеров.

Где пешком, где за умеренную плату на крестьянских санях и повозках, Павловский с Гуторовым, забыв о Рождестве и о Крещенье, к началу февраля добрались до заветной Валки. В деревнях и на хуторах крестьяне изредко из жалости пускали переночевать в бане или хлеву двух русских солдат, ставили перед ними горячий чугунок варёной картошки с двумя ломтями душистого хлеба. Тогда был праздник сытости, тепла и долгого, тяжёлого сна. Чаще их гнали взашей, спускали собак, приходилось полагаться только на молодые ноги. Поэтому ночевали главным образом в стогах сена, в балочках и оврагах при костре. Ночи стояли холодные, сырые, зуб на зуб не попадал, никак было не согреться. Отогревались лишь утром, во время быстрой ходьбы. Так вот и двигались.

Валка, тихий, симпатичный уездный городок, кишел войсками. В этой кутерьме на двух небритых солдат с измождёнными лицами и внимания-то никто не обратил. У дымящейся полевой кухни сунули недоверчиво глядевшему на них повару роты латышских стрелков котелки и, присев на перевёрнутую лодку, наслаждались горячей пшённой кашей с салом. Потом до самых сумерек шастали по берегу реки, высматривая подходящую лодку для переправы. Мост тщательно охранялся с обеих сторон, мышь не проскочит. Лодку нашли, даже с вёслами. Она была не на цепи с замком, просто привязана верёвкой к мосткам. Ближе к полуночи, когда город погрузился в ночной мрак и практически обезлюдел, тихо отчалили от берега и, стараясь не шлёпать вёслами по воде, поплыли к заветной цели – эстонской Валге.

Лодка, разгоняя ледовую шугу, прошуршала днищем по притопленным корягам и уткнулась носом в кусты ивняка. Офицеры с трудом выбрались по крутому скользкому берегу наверх и тут же были сбиты с ног, поставлены на колени, кто-то быстро и умело заломил им руки за спину, туго стянул тонкой верёвкой. В лица ударили фонарики. Пятеро вооружённых винтовками эстонцев в серо-зелёных кепи и перетянутых ремнями полупальто с погончиками окружили Павловского и Гуторова. Один из них, видимо, старший, ткнул в лоб Павловского холодным длинным стволом «маузера» и с сильным акцентом, растягивающим слова, проскрипел:

– Поо-паа-лись, бааль-шевии-стские шпии-ооны!

– Мы не шпионы! – выкрикнул Гуторов и тут же получил удар прикладом в спину.

Их притащили в какой-то холодный и сырой подвал с зарешёченными окнами и бросили на нары, покрытые вонючим тряпьём. Правда, обыскали поверхностно, отобрали только револьверы. Немецкие штык-ножи, спрятанные в голенищах сапог, и японский нож, хранившийся в потаённом кармане штанов Павловского, не нашли. Главное же, удалось сохранить офицерские документы, ордена, погоны, золотые монеты и камни, вшитые в рукава и полы шинелей. Офицеры оказались в камере предварительного заключения местного отдела полиции. Путаное время было.

3

Утром дрожавшего от холода Павловского привели на допрос. В маленьком, жарко натопленном кабинете стоял головокружительный аромат дорогого трубочного табака. За письменным столом сидел немолодой, интеллигентного вида мужчина в приличного вида тройке, белой сорочке с тёмным галстуком. Цвета одежды Павловский различить не мог, так как притороченная на крюк к потолку керосиновая лампа «семилинейка» освещала лишь половину кабинета. По гладко зачёсанным волосам с сединой на висках, очкам в дорогой оправе, элегантной дымящейся трубке в холёной руке человека можно было принять и за земского врача, и университетского профессора, и за средней руки коммерсанта.