Кровь и золото

Продолжай, разыщи Рэймонда Галланта, запомни его. Посмотри на его лицо.

– Да, Таламаска в Восточной Англии, – сказал я. – Замок называется Лорвич. Как он говорил? Обитель? Да. Я запомнил золотую монету с обеих сторон.

Сквозь сон я подумал о том ужине, когда он подкрался ко мне и уставился во все глаза, невинный и пытливый юноша.

Я вспомнил музыку, вспомнил, как танцевали Амадео с Бьянкой. Я вспомнил все.

А потом увидел на ладони золотую монету с выгравированным замком и подумал: разве это не сон? Но Рэймонд Галлант, грезилось мне, настойчиво повторял:

– Послушайте меня, Мариус, не забывайте меня, Мариус. Мы знаем о ней, Мариус. Мы наблюдаем, мы всегда рядом.

– Да, на север, – прошептал я.

И мне показалось, что царица Безмолвия без слов дала мне понять, что удовлетворена.

Глава 28

Оглядываясь назад, я даже не сомневаюсь, что сама Акаша отвратила меня от спасения Амадео, и вижу, что все, рассказанное здесь, не оставляет сомнения в ее вмешательстве в мою жизнь в некоторые другие периоды.

Предприми я попытку отправиться на юг, в Рим, я попал бы прямо к Сантино и нашел бы свою гибель. А разве она могла бы придумать приманку лучше, чем надежда на скорую встречу с Пандорой?

Конечно, знакомство с Рэймондом Галлантом было вполне реальным, подробности нашего разговора накрепко запечатлелись в памяти, и Акаша, разумеется, воспользовалась своим могуществом и прочла все, что нужно, у меня в голове.

И я на самом деле описывал Пандору Бьянке, а царица, прислушавшись к отчаянным молитвам, посылаемым из Венеции, вполне могла знать о нашей беседе.

Так или иначе, в ту ночь, когда мы прибыли в склеп, я твердо встал на путь выздоровления с намерением разыскать Пандору.

Если бы мне в тот момент сказали, что на поиски уйдут добрые двести лет, я бы поддался отчаянию, но откуда мне было знать? Я понимал лишь, что в святилище безопасно, что защищать меня будет Акаша, а скрашивать существование – Бьянка.

Больше года я питался кровью из священного источника. И на протяжении шести месяцев поил Бьянку своей Могущественной Кровью.

В те ночи, когда я не мог открыть каменную дверь, после каждого божественного пира я обнаруживал, что крепну и выздоравливаю, и коротал остаток ночи в негромкой почтительной беседе с Бьянкой.

Мы приучили себя экономить масло для ламп и превосходные свечи, что я хранил позади трона божественной четы, ибо не представляли себе, сколько пройдет времени, прежде чем я открою дверь и смогу в поисках крови перенести нас в отдаленные альпийские городки.

Наконец наступила ночь, когда я почувствовал сильнейшее желание попытаться выйти наружу, и у меня хватило ума понять, что это не просто прихоть. Я увидел цепочку образов, подразумевающих, что у меня уже достаточно сил. Я смогу открыть дверь. Смогу выйти. И смогу забрать с собой Бьянку.

Появляться в смертном мире было опасно – кожа моя стала черной как уголь, вся иссеченная глубокими шрамами, словно от ударов кочерги. Но зеркало Бьянки показывало мне вполне оформившееся лицо со знакомым безмятежным выражением. Тело же обрело былую силу, а руки, которыми я так тщеславно горжусь, снова стали руками ученого с длинными холеными пальцами.

Но и на следующий год я не осмелился написать Рэймонду Галланту.

Подхватив Бьянку, я улетал в далекие города, где поспешно и неуклюже отыскивал преступников. Поскольку подобные существа часто сбиваются в стаи, мы устраивали пиры, наедаясь до отвала; а потом я забирал у покойников необходимую одежду и золото. И мы успевали до рассвета вернуться в святилище.

Вспоминая тот период, мне кажется, что таким образом мы прожили по крайней мере лет десять. Но время – странная вещь, я не могу знать наверняка.

Но точно помню, что между нами с Бьянкой установилась сильнейшая связь, казавшаяся абсолютно нерушимой. По прошествии лет она превратилась в не менее надежного товарища по молчанию, чем по разговорам.

Мы стали единым целым, не спорили, не спрашивали совета.

Гордая и безжалостная охотница, верная величию Тех, Кого Следует Оберегать, она всегда пользовалась возможностью выпить крови нескольких жертв за ночь. Казалось, ее тело способно поглотить нескончаемый поток крови. Она стремилась обрести могущество как за счет меня, так и за счет злодеев, которых убивала с праведной холодностью.

Плывя по ветру в моих объятиях, она бесстрашно обращала взор к звездам. И часто легко и непринужденно рассказывала о смертной жизни во Флоренции, о своей юности, о том, как она любила братьев, буквально поклонявшихся Лоренцо Великолепному. Да, она не раз встречала моего возлюбленного Боттичелли и описывала картины, которых я не видел. Иногда она пела мне песни собственного сочинения. Она с грустью вспоминала смерть братьев и тот день, когда она оказалась во власти своей родни.

Я любил слушать ее не меньше, чем говорить сам. Наши беседы текли так живо, что я до сих пор удивляюсь.

И хотя под утро, бывало, она расчесывала прелестные волосы и вплетала в них жемчужные нити, она никогда не жаловалась на жизнь и носила туники и плащи убитых нами мужчин.