Кровь хрустального цветка

– Нет, – рычит Рордин сквозь стиснутые зубы, опускаясь на колени с другой стороны от Мишки и расстегивая свою куртку. – Не смотри.

Он не позволяет мне отвести взгляд, укрывая Мишкин живот курткой, а я изучаю каждую крапинку в его дымчатых глазах. Они обещают покой и в то же время внушают ужас.

Я слышу еще шаги, хруст чего-то похожего на битое стекло.

Рордин отводит взгляд и смотрит на кого-то позади меня.

– Жидкая пагуба?

– Разбита.

Рордин ругается так резко, что я вздрагиваю.

– Лошадь, Бейз.

– Иду.

Я оборачиваюсь через плечо. Бейз обходит разбросанное содержимое кожаной сумки и направляется к лежащему животному. Конь пытается приподняться, на шее видны порезы. Ужасные раны, из которых сочится отвратительно пахнущая чернильная жидкость и…

Его кто-то укусил.

– Уйди, Орлейт.

Голос Рордина заставляет меня очнуться. Я снова смотрю на неподвижные глаза Мишки… на кровоточащие губы и трепещущую грудь.

– Нет, – бормочу я, укладывая Мишку к себе на колени. – Ее нужно поднять и напоить. У нее губы потрескались.

Я оборачиваюсь на Кавана и Ванта, которые наблюдают за всем широко раскрытыми глазами, сжимая копья.

– Займитесь делом, принесите воды!

Никто не шевелится, Мишка борется за каждый вдох, и мои внутренности скручивает узлом. В отчаянии я поворачиваюсь к Рордину.

– Почему ты не помогаешь?! – шиплю я, убирая волосы Мишки от лица.

Она всхлипывает, почти скулит и слабо зовет маму.

Снова.

Мое сердце сжимается от боли.

Я баюкаю голову Мишки на коленях, поглаживая ее лоб, как делала Кухарка, когда я болела.

– Все хорошо. С тобой все будет хорошо…

Вспышка молнии освещает всех нас яростным серебристым светом. На землю падают первые капли ледяного дождя. Я наклоняюсь вперед, пытаясь закрыть Мишку.

Ее зрачок вздрагивает и сужается. Лицо искажается, словно она только что осознала что-то ужасное.

– Помоги м-мне…

Я хватаю ее дрожащую руку, стискиваю, глядя в широко раскрытые дикие глаза.

– Я помогу. Теперь ты в безопасности, обещаю.

Рордин наклоняется так близко, что его холодные губы задевают мое ухо.

– Ее ранил врук.

Слова звучат смертельным приговором, но я не желаю в них верить.

– Он задел что-нибудь важное?

– Нет.

Сзади раздается короткий булькающий визг, и я, ахнув, перевожу взгляд сперва на лошадь, истекающую кровью из перерезанного горла, потом на Бейза, который сидит рядом на корточках с окровавленным кинжалом в руке.

Животное больше не дышит, не двигается.

Не издает звуков.

Я моргаю и чувствую, как по щекам пролегают теплые мокрые дорожки.

– Сама рана не смертельна, – продолжает Рордин, и его шепот звучит похоронным колоколом. – Но Мишка сгниет заживо. Медленно, неотвратимо, она лишится рассудка и будет биться в бешенстве, пока не захлебнется своими же разложившимися легкими.

Я вздрагиваю всем телом, глядя на женщину, во взгляде которой гаснет блеск сознания.

– Но она… она же…

Рордин смещается, и в очередной вспышке молнии я вижу в его твердой руке блеск кинжала.

Наши взгляды встречаются.

– Отвернись, – приказывает он, и в его глазах горит беззастенчивая жестокость.

Она вгрызается мне в грудь, мешает нормально вздохнуть.

Я помню, как Мишка стояла перед Рордином на Трибунале. Как держала руки скрещенными у живота, словно щит.

Слезы свободно текут по моим щекам.

Отвернись, сказал он.

Но я отворачивалась всю свою жизнь.

– Нет.

– Отвернись!

В его словах гремит сталь приказа, но я упрямо задираю подбородок и сжимаю холодную, дрожащую руку Мишки. Глядя на нее, я отдаю ей все свои чувства, оставляю лишь жалкие ошметки для человека с клинком.

Ее глаза мечутся, дыхание прерывается.

– Расскажи мне о нем, – шепчу я, хватая вторую руку Мишки и укладывая обе ей на живот, стараясь не смотреть на теплую, гнилостную жидкость, что сочится сквозь куртку Рордина. – Расскажи мне о том, кто подарил тебе куплу.

Взгляд Рордина жжет меня, словно клеймо.

Я понимаю, что сейчас случится, но отказываюсь отворачиваться. Прятаться за чертой, которая существует лишь в моем воображении. Рордин хотел, чтобы я тренировалась. Научилась владеть мечом, уклоняться от смертельного удара. Но он не может защитить меня от всего.

Он не может защитить меня от этого.

– В-вейл, – хрипит Мишка, и щеки ее чуть дрожат от намека на улыбку. – У него глаза как м-море. Я поняла, что принадлежу ему, едва в них взглянула.

У меня дрожит нижняя губа, я прикусываю ее.

– Так красиво.

Мишка слабо кивает.

– Мне с-снилось, что у нашего ребенка его глаза, – она шепчет едва слышно, и каждое слово ножом проходится по моей груди.

Знает ли она? Насколько осознает, что она потеряла?

– Девочка… – взгляд Мишки смещается, она словно смотрит куда-то очень далеко, в груди хрипит при очередном вдохе. – Но посмотрим.

Внутри меня все рвется на части, я пропитываюсь отравой ее неприкрытой боли.

Надеюсь, Мишка видит свой сон. Надеюсь, что она в блаженном неведении того, насколько изуродован ее живот. Что она чувствует объятия матери, а не какой-то незнакомки.

Мишка вскидывается в приступе кашля, и в воздухе сильнее разливается гнилостный запах.

Я прижимаю ее крепче.