— И не забудьте про подать, — проговорил прелат, — Пришедшие в церковь обычно жертвуют монету на благо клира. Если простой люд разорится, упадут и доходы храмов. Не всех осыпают золотом особые ордена.
— Вот к слову про подковы, — проговорил Джеймс, — У нас конница не воевала эти дни, своим ходом справились. Эй, Зорен, сквайр Пэгл! Кавалерия явно засиделась. Велите-ка коней размять! Пусть конюхи их выпустят, да подкуют крайне плохо, едва-едва! — приказывал он, — И гнать табуны по улицам, по Олмару и ближайшим деревням, пусть побегают, порезвятся, разомнутся! А народ чтоб радовался, находя на счастье и для продажи подковы то тут, то там. Если не набегаются, можно прям пару раз повторить в течение дня.
— Слушаюсь! — за обоих сказал молодой старший кавалер с топорщащимися чёрными усами, а конюший сквайр, если ассистент, просто кивнул королю своей светловолосой головой, после чего они спешно покинули просторное убранство серебристо-серого каменного зала с высокими луковичными сводами, украшенного длинными красно-золотыми флагами по стенам в промежутках между окнами.
Едва они исчезли в дверях, как вскоре появились два придворных глашатая, призванные входить для объявления явившихся в замок важных персон. В данном случае, правда, речь шла не о гостях, а об возвращении высокопоставленной особы, которую также необходимо было поприветствовать.
— Десница короля, Кваланар Мельнесторм! — хором проговорил дуэт, вставая по разные стороны.
— О, наконец-то! — поднялся с трона король, скидывая мантию, и по дорожке атласного ковра спешил в своей красивой чёрной с позолотой обуви, чтобы приветствовать дорогого друга.
Вошедший, правда, всем своим видом демонстрировал раздражение. Длинные белые волосы, обычно пышно вздымавшиеся и ровно расчёсанные на прямой пробор сейчас были прилизанными, влажными и неухоженными. Жёлтые, похожие на кошачьи, глаза сверкали под хмурыми светлыми бровями лютой ненавистью.
Обувь была испачкана, нижняя половина штанов от колен и вниз потемнела, кое-где они были даже порваны. Да и весь потрёпанный наряд на нём свидетельствовал, что мужчина явно попал в какую-то передрягу. Выглядел он усталым и тяжело ступал, наконец добравшись до замка столицы, буквально полыхая недовольством в каждом своём томном дыхании.
— Ты! — с гневным рыком и ярким блеском некой обиды во взгляде своих покрасневших глаз, мужчина в промокшей одежде шумно топал по алому ковру зала, оставляя грязные следы и мутные всплески от сапог и кожаных штанов, — Куда ты меня послал?! Я думал мы друзья, Джеймс, я…
— Но-но, Квал, будет тебе, что случилось? — призывал к спокойствию король, — Я послал тебя за каким-то языкастым монахом, чтобы вы поместили его в клетку, как посмешище и привезли сюда для казни. Обычное поручение, я не собирался тебя обиде…
— Да ты издеваешься?! Ваше величество, — не с долей приличия и уважения, а с едкой иронией добавил тот, активно жестикулируя руками с измазанными манжетами, — Да ты… Ты даже не представляешь, что там творится!
— Где? — старался по-прежнему держаться без особых эмоций монарх, — И что именно?
— В этом Лотц, в непроходимом краю болот! В Аллуре! Там преисподняя! Там смерть! Там немыслимая агония на каждом шагу! Ты даже не представляешь, как пытаются там выжить люди. Бедность и нищета на невыносимом уровне. Торнсвельд в налог берёт всё, что есть. А что утаивают — отбирают твои люди. Народ голодает! Они умирают в поле на пахоте, они едят своих собственных детей, убивают их, когда осознают, что не в силах прокормить столько голодных ртов! Оставляют одного-двоих, остальных — в печь! — полыхал он своим разъярённым взором, погружаясь в эти жуткие и не смываемые даже крепким алкоголем воспоминания, — Уводят в сарай, как скот, на разделку. Да там всех надо судить и казнить, если по-справедливости!
— Я и представить не мог, Кваланар, — едва вымолвил ошарашенный Джеймс, — Клянусь тебе, не ведал, куда тебя отправляю. Думал, тамошние деревни ничем не лучше и не хуже наших. Это эпидемия кровоточащих глаз так, видать, повлияла, раз они там все обезумели… — предполагал он.
— Так нельзя жить, Джеймс! Просто невозможно! Люди пропадают в болотах, бесконечно дерутся друг с другом за краюху хлеба или мелкую монету. Всюду снуют войска Торнсвельдов, эти Собачьи Черепа! Думают, что им всё можно! Убивают, грабят и насилуют кого хотят! Полное беззаконие! Старики продают дочерей в бордельное рабство, женщины добровольно ходят ублажать стражу в надежде на подать. Уйма продажных постов — писарь не ведёт отчёты, всё замалчивая, священник ни с кем не делит хлеб и не проповедует добродетели, перебиваясь, чем может. Они не живут ни по законам богов, ни по законам людей! — брызжа слюной с тонких губ гладко выбритого лица рассказывал мужчина, буквально сотрясаясь от переполняемых эмоций, — Превратились морально в каких-то монстров, чудовищ!
— Что ж… — призадумался монарх, — Ты, это… переоденься там, прими ванну, поешь, в конце-то концов! Отдохни. Буду думать, как там всё уладить. Одним письмом Торнсвельду или Маргарите тут не отделаешься.