— Да. Вот обозначение земляного вала, к которому мы должны скрытно выйти и за которым укрыться, а уже оттуда атаковать охранные десятки басурман. На месте, конечно, все обсудим еще раз, но покуда план такой. Поначалу в дело вступят лучники, они должны создать нам численный перевес, остальных бьем в сечи.
— Да это не сеча выйдет, князь, а мелкая сшибка, — усмехнулся Бессонов.
— Кто знает, Гордей, хотя ты прав. Если атакуем неожиданно и быстро, подмога к холму не подойдет. Да еще ее не пустят и десятки казаков. Но и они, мыслю, сумеют отойти задолго до того, как в Самаке прознают про нападение. Разбив десятки крымчаков, рабочими не занимаемся, пусть делают, что хотят, так же быстро уходим оттуда, дабы на рассвете нанести по басурманам третий, более мощный удар.
— Уразумел, — кивнул Бессонов и спросил: — Чего делать сейчас мне?
— Проверь охрану и готовь дружину к выходу на переволоку. Здесь остаются возчик Суля и Лидуха.
— Ты уже считаешь ее членом дружины?
— А пошто нет, Гордей? Баба она прилежная, нужная нам. Как стряпуха проявила себя очень даже хорошо, поглядим, какая она знахарка, лекарь, не дай бог, конечно, чтобы кого-то ранило. Треба без того обойтись.
— Вечером обойдемся, а потом? Потом не ведаю, так как неизвестен план.
— Все доведу. Если дружина готова, то проследи за сменой постов охранения и накажи ратникам отдыхать, но в готовности к выходу.
— Понял, сделаю.
— Ступай, Гордей!
Савельев склонился над картой и начал продумывать план третьего удара. Где-то поменял направление стрелок, где-то добавил их. Вскоре отодвинул свиток. Сколь ни работай здесь, а все окончательно прояснится только на месте. Незаметно он задремал за столом.
От дремы оторвал Горбун, державший в руках большую чашу:
— Дозволь войти, князь?
— А ты разве еще не вошел?
— Ну, для порядку след спросить разрешения.
— Чего тебе? Что за чаша?
Горбун улыбнулся во все свое добродушное лицо:
— Чаша-то обычная, а вот внутри… щас объясню.
— Присаживайся, объясняй, что ж с тобой поделать, — потянувшись проговорил Савельев.
Горбун сел, снял тряпицу с чаши:
— Это снадобье, воевода, для того, чтобы долго не спать. Выпьешь его, и дня два не спишь, правда, потом свалит, но это потом. А еще Лидуха сделала зелье такое тягучее, как мокрая, размятая глина. Приложишь к ране, замотаешь тряпкой, и все дела. А еще…
— И когда она только все успевает? И трапезу для ратников приготовить, а это не на мужа да двух-трех детей, это, почитай, на два десятка здоровых мужиков, и снадобья всякие готовить?
— Вот такая она у меня, — гордо поднял голову Горбун. — Мастерица на все руки. За что ни возьмется, все горит.
— У тебя, говоришь?
— Да, князь. Твердо порешил, вернемся на Москву, женюсь.
— Ну, ну, поглядим. Ладно, что приготовила — молодец, ты держи ее здесь при себе, не дай бог, конечно, но может понадобиться и как лекарь…
— Угу, всегда при мне будет.
— Да, Осип, но сегодня тебе к Лидухе ходу нет.
— Пошто, князь? — удивился Горбун.
— По то, что пойдем басурман бить.
— Это дело. На это я завсегда готов, — повел плечами ратник.
— Ведаю, и предупреди о том зазнобу свою.
— Мужику не след отчитываться пред бабой.
— Не хватало еще, чтобы она тебя по всему селению разыскивала.
— Ладно. Предупрежу, — вздохнул Горбун.
— Забирай чашу, вони от нее, как от болота, и ступай к Гордею, он скажет, чем след заняться.
— А чего говорить? Я и сам знаю. Мой шестопер под нарами с доспехами. Только наказ поступит, я уже в строю буду.
— Ступай, Осип!
— Слушаюсь!
Горбун забрал чашу и ушел.
Савельев прилег на нары, но задремать более не смог. Так и лежал до тех пор, пока солнце не склонилось к закату, и Влас объявил, что дружина собралась на вечернюю молитву и трапезу.
Помолившись, ратники разобрали чаши с похлебкой. Ели, хвалили стряпуху, а та и рада. И Горбун смотрел на всех свысока, мол, вот какая у меня невеста.
После трапезы подошли два десятка казаков во главе с Малюгой. Сотник с десятниками прошел в помещение воеводы. Ратники обустроили на время казаков. После начали сами одеваться в доспехи, брать оружие. Возчики подвели коней.
В помещении Малюга первым делом познакомил Савельева с десятниками:
— Это голова четвертого десятка Иван Сивоха, а это — десятник лучников Фома Бузлук. Ну а это, — указал он на Савельева, — воевода особой царской дружины, ближний к государю человек, князь Савельев Дмитрий Владимирович.
Десятники чинно поклонились, сняв шапки.
— Можно и без того, у нас все просто, как и у вас, — улыбнулся князь. — Только без вольности, но и без ненужных формальностей. Садитесь на лавку у стола, други.
Казакам польстило, что сам воевода царской дружины, знакомый лично с Иваном Васильевичем, принял их без всякого высокомерия, как равных, да еще другами назвал.
Они присели, обратив взоры на воеводу.
Савельев вновь развернул карту: