Кровь на эполетах

Вы когда-нибудь видели глаза у повзрослевших в одно мгновение детей? Нет? Считайте, что повезло. Мне довелось. Есть в моем времени клиники, где лежат больные раком дети. С голыми черепами от выпавших после химиотерапии волос, в изолированных боксах, куда медсестры и врачи заходят в стерильной одежде, дабы не занести бактерии, которые убьют ослабленный химией маленький организм. Но в таких клиниках о детях заботятся, они находятся в тепле под присмотром персонала и матерей. У них есть шанс выжить. У этой девочки его не было совсем.

Руки сами потянули повод, Каурка свернула с дороги и встала у коляски. Я спрыгнул на снег и подошел к крохе. Она подняла голову, глядя на меня все так же обреченно. Ярко-голубые глаза, тонкий носик. Из-под капюшона выбивается белокурая прядь. На давно немытых щеках слезы проложили заметные дорожки. Наплакалась… Я стащил с руки перчатку, наклонился и потрогал ее щечки. Холодные, но не ледяные. Да и так видно, что не обморожены. Вытащив руки девочки из муфточки, пощупал ладошки — аналогично. Ноги в валенках оказались в вязаных чулочках и даже теплые. Кем ни была мать этой девочки, но о дочери она позаботилась. Странно, что грабители не раздели ребенка. Хотя что тут странного? Кому нужна крохотная шубка и такие же валеночки?

Девочка отнеслась к моему осмотру равнодушно, позволяя трогать ее и щупать. Похоже, находилась в ступоре.

— Comment t'appelles-tu, la petite? (Как тебя зовут, дитя?) — спросил я по-французски.

— Marie (Мари), — прошептала она.

Заговорила! Это хорошо.

— Est-ce ta mere? (Это твоя мать?) — я указал на труп женщины.

— Oui (Да).

— Veux-tu manger? (Есть хочешь?)

— Oui.

Я достал из сумки сухарь и протянул ей. Она схватила и впилась в него зубками. Хорошо… Я отошел к трупу женщины. Рядом с ней валялась сумочка, которую перед тем, как бросить, выпотрошили. На снегу лежали какие-то флакончики, баночки и перевязанная ленточкой пачка писем. Я поднял ее и прочел адрес получателя. Москва, Глинищевский переулок, мадмуазель Авроре Дюбуа. Мадмуазель? Покойница не была замужем. Кто она? Актриса, модистка, продавец модного магазина? Теперь уже не узнать. Я сунул пачку в сумку и вернулся к Мари. Она уже сточила сухарь и встретила меня полным надежды взглядом. Решение, зародившиеся у меня еще при осмотре девочки, разом окрепло. И плевать, кто и что скажет по этому поводу. Я присел на корточки перед малышкой.

— Iras-tu avec moi? (Поедешь со мной?) — спросил, стараясь говорить, как можно ласковее. — Je vais prendre soin de toi, te nourrir, te habiller… (Я буду заботиться о тебе, кормить и одевать).

— Es-tu mon pere? (Ты мой папа?) — внезапно спросила девочка.

— Oui, je le suis, ma fille. (Да, я, дочь моя.), — сказал я, сам не зная почему.

— Mon papa! — закричала она, протягивая ручки.

Я подхватил ее под мышки и пошел к Каурке. Мари крепко обняла меня за шею, прижавшись щечкой к моей щеке. На мгновение мир передо мной расплылся, затем я моргнул и разглядел стоявших на обочине денщика и Синицына. Они изумленно глядели на меня.

— Пахом! — сказал я. — Посмотри в коляске, есть ли какая-нибудь детская одежонка. Найдешь — забери.

— Слушаюсь, ваше благородие! — ответил денщик и метнулся к коляске.

— Что вы делаете, Платон Сергеевич? — изумленно спросил Синицын. — Зачем вам это дитя? Я понимаю, что жалко, но мы на войне.

— Ни слова больше, Потапович! — сказал я и сам поразился металлу в своем голосе. — Это моя дочь. Ее имя Мария, а мать звали Авророй. Они жили в Москве.

— Царица Небесная! — воскликнул он и перекрестился. — Это ж надо такому случиться! Найти свое дитя на дороге… Не знал, что у вас есть жена и дочь.

— Мы не состояли в браке. Но дочь — моя!

— Конечно, конечно, — закивал он и засуетился. — Надо бы покойницу похоронить. Грех так бросить.

— Потом, — сказал я, мысленно укорив себя: сам не подумал. — Нет времени. Положите тело на сани и прикройте чем-нибудь. Похороним на дневке.

— Слушаюсь! — козырнул Синицын и убежал. От коляски вернулся Пахом. В руках он тащил кожаную сумку.

— Нашел! — сообщил довольно. — Платьица, рубашечки, чулочки. Все разбросали, когда грабили, но не взяли. Зачем им детское? Я собрал и сложил.

— Молодец! — сказал я. — Заберем с собой. А сейчас подержи.

Осторожно оторвав Мари от себя, я передал ее денщику и взобрался в седло. Пахом протянул мне девочку. Я подхватил ее под мышки, усадил боком перед собой и прикрыл полой бурки. Мари прижалась ко мне, я обнял ее левой рукой и дал шенкеля Каурке. Кобылка затрусила по дороге, догоняя ушедший вперед батальон. Скоро мы нагнали его и поехали рядом. Я ловил на себе удивленные взгляды егерей, но не обращал на них внимания. Плевать…