Кровь на эполетах

– Mon papa! – закричала она, протягивая ручки.

Я подхватил ее под мышки и пошел к Каурке. Мари крепко обняла меня за шею, прижавшись щечкой к моей щеке. На мгновение мир передо мной расплылся, затем я моргнул и разглядел стоявших на обочине денщика и Синицына. Они изумленно глядели на меня.

– Пахом! – сказал я. – Посмотри в коляске, есть ли какая-нибудь детская одежонка. Найдешь – забери.

– Слушаюсь, ваше благородие! – ответил денщик и метнулся к коляске.

– Что вы делаете, Платон Сергеевич? – изумленно спросил Синицын. – Зачем вам это дитя? Я понимаю, что жалко, но мы на войне.

– Ни слова больше, Потапович! – сказал я и сам поразился металлу в своем голосе. – Это моя дочь. Ее имя Мария, а мать звали Авророй. Они жили в Москве.

– Царица Небесная! – воскликнул он и перекрестился. – Это ж надо такому случиться! Найти свое дитя на дороге… Не знал, что у вас есть жена и дочь.

– Мы не состояли в браке. Но дочь – моя!

– Конечно, конечно, – закивал он и засуетился. – Надо бы покойницу похоронить. Грех так бросить.

– Потом, – сказал я, мысленно укорив себя: сам не подумал. – Нет времени. Положите тело на сани и прикройте чем-нибудь. Похороним на дневке.

– Слушаюсь! – козырнул Синицын и убежал. От коляски вернулся Пахом. В руках он тащил кожаную сумку.

– Нашел! – сообщил довольно. – Платьица, рубашечки, чулочки. Все разбросали, когда грабили, но не взяли. Зачем им детское? Я собрал и сложил.

– Молодец! – сказал я. – Заберем с собой. А сейчас подержи.

Осторожно оторвав Мари от себя, я передал ее денщику и взобрался в седло. Пахом протянул мне девочку. Я подхватил ее под мышки, усадил боком перед собой и прикрыл полой бурки. Мари прижалась ко мне, я обнял ее левой рукой и дал шенкеля Каурке. Кобылка затрусила по дороге, догоняя ушедший вперед батальон. Скоро мы нагнали его и поехали рядом. Я ловил на себе удивленные взгляды егерей, но не обращал на них внимания. Плевать…

Аврору мы похоронили на лесной опушке, где дивизия встала на дневку. Это люди могут идти целый день, коням нужен отдых. В обозе нашелся шанцевый инструмент. Солдаты сгребли снег, взломали верхний, подмерзший слой земли ломами и выкопали неглубокую яму. Двое егерей спрыгнули в нее, приняли завернутое в старую шинель тело и уложили на дно. Я прочел молитву. Звать батюшку было бесполезно: во-первых, его с нами нет – отстал по дороге, во-вторых, он отказался бы отпевать иноверку – на шее Авроры обнаружили серебряный католический крестик. Странно, что его не сняли грабители. То ли побрезговали такой малостью, то ли не стали обыскивать тело.

На похороны пришли офицеры полка. Слух о чудесном обретении капитаном Руцким французской дочери облетел бивак. Сняв шапки и кивера, офицеры выслушали молитву, перекрестились и надели головные уборы. Егеря споро забросали могилу землей и сформировали холмик, воткнув в него сколоченный из жердей крест. Писать на нем имя покойной я не стал. Француженка… Прочтет вдруг кто нерусское имя, и снесет крест, а то и могилу осквернит. Злость у людей на французов велика, и она нередко иррациональна. Авроре Дюбуа и без того повезло, если так можно сказать – упокоилась по-христиански. Многим ее соотечественникам подобного не выпало.

«Покойся с миром, Аврора, – пообещал я мысленно. – Не беспокойся за дочь. Я сделаю все, чтобы спасти ее. И мне все равно, что подумают о том другие».

Легкий ветерок, прорвавшийся из леса, легко коснулся моего лица – будто погладил. Меня услышали, а может, просто разыгралось воображение. Я надел кивер и отправился к биваку следом за офицерами.

Маши (так я стал звать девочку) не было на похоронах, да и незачем. Ее накормили кашей, и она спала в санях, укрытая полушубком, под присмотром Пахома. Денщик принял к сердцу появление у меня дочери, хлопотал над ней, как наседка над цыпленком: умыл, помог справить нужду, кормил с ложечки. Удивительно, но Маша не противилась, наоборот, принимала его заботу как должное.

– Кто тебя научил управляться с детьми? – спросил я денщика после того, как девочка уснула.

– Ну, дык, я старший в семье был, – пожал тот плечами. – Меньших нянчил, на закорках носил. Дети, они как лошади, доброе сердце в человеке чуют. Да и сами такие. А вот как подрастут…