Кровь на эполетах

Спустя четверть часа Груша с корзинкой в руке подошла к дверям комнаты для гостей. Замерла, прислушиваясь. Из-за двери доносился звонкий детский смех. Груша ощутила укол ревности – с ней Маша так не веселилась. Помедлив, она осторожно постучала в филенку. Ей не ответили, и Груша нажала на ручку. В комнате ее глазам предстала удивительная картина. Платон, укрытый до подмышек одеялом, лежал на кровати спиною к двери, а перед ним, под тем же одеялом, пряталась девочка. Причем, так, что снаружи торчали ножки в вязаных чулочках.

– Где моя дочь? – громко спрашивал Платон по-французски. – Куда спряталась? Не могу найти. Ага, вот из-под одеяла чья-то ножка торчит! Это ее?

Он тронул маленькую ступню.

– Нон! – пискнули из-под одеяла, и ножка исчезла.

– Тогда эта!

– Нон!

Вторая ножка тоже исчезла.

– Где же Мари? – с деланной тревогой в голосе вопросил Платон.

– Здесь! – девочка сдернула одеяло с головы.

– Вот она! – радостно воскликнул Платон, подхватил Мари под мышки и поднял над собой, перед этим опрокинувшись на спину. Девочка радостно взвизгнула и заболтала в воздухе ножками. Весело смеясь, она завертела головкой и увидела Грушу.

– Тетя, – сказала, указав пальчиком.

Платон повернул голову, и Груша заметила, что он смутился.

– Здравствуйте, Аграфена Юрьевна! – сказал, усадив девочку на постель. – Воротились? Яков сказал, что вы с матушкой в отъезде.

– Воротились, – кивнула Груша и подошла ближе. – Здравствуйте, Платон Сергеевич! Мне нужно осмотреть вашу рану.

– А зачем вам на нее смотреть? – удивился он.

– Затем, что в Твери я три месяца подвизалась в лазарете, – объяснила Груша, решительно подтащив к кровати стул и водружая на него корзинку. – Лечила раненых офицеров. Сам начальник лазарета хвалил: мои подопечные выздоравливали скорее прочих. У меня и лекарский припас с собой. И не возражайте, Платон Сергеевич! В дороге рана могла загноиться.

– Изумлен, Аграфена Юрьевна, – покрутил он головой. – Ладно, смотрите.

– Следует увести Машу. Не след ей на такое смотреть.

– Я с папА! – закапризничала девочка.

– Пусть останется, – поддержал ее Платон. – Дети в ее летах не боятся крови. Им просто любопытно.

– Как скажете, – вздохнула Груша. Девочка помешает им объясниться, а она на это рассчитывала.

Платон тем временем отсадил Мари дальше, откинул край одеяла и задрал рубаху, после чего повернулся на бок. Груша осторожно размотала полотняный бинт и склонилась над раной.

– Больно? – спросила, ткнув пальцев возле шва.

– Чуток, – сказал он.

– А здесь? Здесь?.. Рана сухая и не гноится, – заключила, закончив обследование. – Хотя покраснение кожных покровов наблюдается. Придется полежать. Чем вас так? Саблей?

– Штыком, – ответил он.

– Сейчас я смажу шов бальзамом и наложу повязку, – сообщила Груша.

Внезапно в разговор вмешалась девочка.

– ПапА бо? – спросила, указав пальчиком на рану.

– Да, милая, – ответил Платон. – Папе больно.

Мари погладила его по щеке, а затем поцеловала. Груша увидела, как из глаза Платона выкатилась слезинка и побежала по щеке.

– Простите, Аграфена Юрьевна, – сказал Платон, шмыгнув носом. – Не помню уж, когда меня жалели. Да еще дите…

«Какая у него нежная душа! – подумала Груша. – Вот не ожидала: через столько сражений прошел! Впору ожесточиться».

– Приподнимитесь! – попросила.

Закончив бинтовать, она сложила медицинский припас в корзинку.

– Присядьте, Аграфена Юрьевна! – попросил Платон. – Хочу на вас посмотреть. Полгода не виделись.

Груша поставила корзинку на пол и села на стул.

– Вы изменились, – сказал он минутой спустя. – Разительно. Летом прошлого года я видел барышню – очень милую, добрую и немножко восторженную. Сейчас же передо мной совершенно взрослая женщина, знающая, чего хочет.

– Это плохо? – спросила Груша.

– Что вы! – покрутил он головой. – Нисколько. Наоборот. Рад видеть вас такой, хотя, признаюсь, не ожидал.

– Будет время привыкнуть, – сказала Груша. – Вы к нам надолго?

– До выздоровления, если не прогоните.

– Не обижайте, Платон Сергеевич! – возмутилась Груша. – Отказать в приюте раненому офицеру, Герою Отечества? За кого вы нас принимаете?

– Простите! – повинился Платон. – Ляпнул, не подумав. Позвольте ручки?

Груша протянула их. Он взял и стал поочередно целовать.

– Что вы делаете? – возразила она слабым голосом.

– Благодарю, – сказал он, отпуская ее руки. – За себя и офицеров, которых вы лечили. Самое малое, что могу сделать для вас.

«Ты можешь больше», – подумала Груша, но вслух этого не сказала. Сидела с покрасневшим лицом, не зная, как быть дальше. Он же смотрел на нее странным взором, и тоже молчал.

– Пойду, – наконец сказала она и встала. – Машу забираю – ей пора полдничать.

– Я хочу с папА! – закапризничала девочка.

– Будут блины с медом и топленое молоко с пенкой, – вкрадчиво сказала Груша.

– Мед? – задумчиво повторила Мари. – ПенкА?

Она решительно перелезла через Платона, заставив того зашипеть от боли, и спрыгнула на пол.

– Идем! – сказала, протянув ручку Груше.

Та взяла ладошку девочки и повела ее к двери.

– Продала меня за мед и пенку, – пробурчал за спиной Платон, и Груша едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.