Кровь на мантии. Документальный роман

Знай, что рабочие и жители города Петербурга, веря в тебя, бесповоротно решили явиться завтра в два часа пополудни к Зимнему дворцу, чтобы представить тебе свои нужды и нужды всего русского народа.

Если ты, колеблясь душой, не покажешься народу и если прольется неповинная кровь, то порвется та нравственная связь, которая до сих пор еще существует между тобой и народом. Доверие, которое он питает к тебе, навсегда исчезнет.

Явись же завтра с мужественным сердцем перед народом и прими с открытой душой нашу смиренную петицию.

Я, представитель рабочих, и мои мужественные товарищи ценой своей собственной жизни гарантируем неприкосновенность твоей особы.

Священник Г. Гапон».

Прочитав это письмо, Ники уже не стал читать самой петиции, вместе с тяжелой кожаной папкой он в бешенстве швырнул бумаги на стол. Но этого ему показалось мало. Он схватил этот листок бумаги, изорвал его и бросил на пол. Белые клочки разлетелись по ковру.

– Да кто он такой! Кто они такие, чтоб требовать от меня что-то! Чернь! Растоптать, утопить в крови! – в ярости бормотал император.

Наконец, немного успокоившись, он подошел к камину, думая о чем-то своем, долго с какой-то неживой полуулыбкой смотрел на огонь. В его прищуренных глазах зловеще плясали отраженные языки пламени.

Полуоткрылась дверь, и из нее неслышно выскользнула Аликс.

– Они уже ушель? – видя его состояние, осторожно спросила она.

– Ушли, – мрачно поправил ее Ники. – Лучше б не приходили! Теперь не уснуть.

– Твой разволноваль… – тронула она его за плечо.

– Надо говорить: ты разволновался, – уже с раздражением снова поправил ее супруг.

– Бедный, бедный Ники! Надо их проучить, надо бить сильный. Ну, думай, кто есть они и кто есть ты!.. Успокойся. И идем к сон, поздно уже.

– Нет, черт возьми, я вижу, что ты никогда не научишься хотя бы сносно говорить по-русски! – взвился самодержец. – Так не мучайся и не мучай меня своим произношением! Предлагаю впредь, когда мы одни, разговаривать на привычном тебе английском. Иди спать! – продолжил он уже на английском. – Я скоро приду…

– Как хорошо ты придумал, как это мило! – обрадовалась супруга. – Так я распоряжусь, чтобы тебе принесли чаю, – уже выходя из комнаты, послав воздушный поцелуй, уже по-английски проворковала она.

Ники открыл ключом один из ящичков резного, красного дерева секретера, извлек из его недр толстенную тетрадь в кожаном переплете и «вечную» ручку с золотым пером и витиеватым вензелем на округлом корпусе. Поудобней расположился в кресле, отхлебнул принесенного дежурным офицером чаю.

«А, черт с ними со всеми! Как-нибудь обойдется…»

И начал писать.

Итак:

«8 января. Суббота. Ясный морозный день. Было много дела и докладов. Завтракал Фредерикс. Долго гулял. Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120 000 ч. Во главе рабочего союза какой-то священник-социалист Гапон. Мирский приезжал вечером для доклада о принятых мерах».

Дописав последнюю строчку, Ники закрыл дневник, вернул его на прежнее место и, сладко зевнув, отправился на покой.

– Аликс, дорогая, а вот и я…

Великий князь Владимир Александрович, главнокомандующий войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа, получивший от своего венценосного родственника санкцию на разгон демонстрации, выслушав доклад генерала Фуллона о приведении войск столичного гарнизона в боевую готовность, отдавал последние распоряжения.

– Государь император не намерен общаться с бунтовщиками и выслушивать их бредовые требования, подрывающие устои самодержавной власти и самого государства Российского. Он дал санкцию на принятие самых жестких мер к бунтовщикам. Поэтому мы должны продемонстрировать этим обнаглевшим забастовщикам твердость и силу. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

– Толпу разогнать самым жесточайшим образом.

– Вот-вот! Зачинщиков арестовать! Или… Словом, действуйте по обстоятельствам. Готовы выполнять?

– Так точно, ваше высокопревосходительство! – козырнул, вытянувшись в струнку, генерал. – Будет исполнено в лучшем виде!

– Не сомневаюсь. И, пожалуйста, держите меня в курсе.

…В ночные улицы Петербурга медленно и неумолимо вливались темные волны людей в солдатских шинелях, полночную тишину нарушал мерный скрип снега под тысячами сапог да редкие, вполголоса, окрики командиров.

– Левой, левой, левой! Правое плечо вперед… Прямо… Стой! Раз, два! Оружие к но-ге! Слуу-шай приказ!..

К утру весь центр Петербурга ощетинился штыками трехлинейных винтовок. Улицы и проспекты перерезали плотные шеренги солдат, за спинами которых в темных переулках слышался дробный перестук лошадиных подков. Бряцала стременами и шашками гвардейская кавалерия.