Кровь на шпорах

Спустя три недели к западному форпосту Мехико на загнанном коне в тучах пыли примчался гонец. Жеребец рухнул у самой заставы, в его распоротых шпорами боках копошились черви.

Гвардейцы свезли ко дворцу вице-королей чуть живого посланца. Лицо его было точно обуглено страхом. Изгвожденный ветром и дождем, он слабо хрипел:

− Срочно… к его высокопреосвященству.

* * *

Каземат королевской тюрьмы освещали два дымных фонаря с языкастыми фитилями; их тщедушный свет насилу сочился сквозь сумрак, напоминая глаза смерти. Сырость капала холодными слезами с каменного потолка. Стены здесь были толстые, в шесть футов32, а тишина напоминала могилу для заживо погребенных.

Гонец брата Лоренсо, монах Габриэль, сразу же после своего донесения был брошен в эту темницу, кишевшую узниками, вшами и крысами, и до кашля, до рвоты вонявшую прелым исподним, мочой и калом.

«За что? Почему?!» − истощенный до крайности брат Габриэль понять не мог. В нем клокотали злость, недоумение, страх. Перед тем как сомкнуть глаза, он полночи простоял на коленях в тяжелом томлении, обращаясь с мольбой к Господу. Мозг его горел, как открытая рана, голову, что бастион, штурмовали легионы мыслей, которые ломали копья над одним: «Что задумал Монтуа?»

Монах проснулся оттого, что чьи-то руки торопливо ощупывали его, шарили, раздевали… Он хотел было сопротивляться, кричать, но какой-то оборотень, покрытый струпьями язв, приткнул к его кадыку заточку, в нос ударил смрад гниющих зубов:

− Только не говори никому… рясоносник. Не надо… − Габриэль почувствовал, как кто-то другой разул его.

Холод скользнул и остался ледовой коркой на спине. Отнялся язык. Монах лишь прокивал головой.

Каторжная мразь швырнула ему на глаза какое-то завшивленое тряпье и разошлась по углам. Немного отдышавшись, иезуит пересилил отвращение и облачился в лохмотья под писк обнаглевших крыс и смешки колодников.

Габриэль был наслышан о казематах Монтуа, о костоломных пытках, которыми славились эти осклизлые стены, об узниках-людоедах, и его лихорадило…

В углу, у каменной бабы33 тихо скулили суками вконец опустившиеся; их мучила духота и сырость, боль побоев и сумрак, который навечно прикипел к их глазам, и их стоны тыкались в камни, тщетно ища выхода…

Но жутче они боялись «грандов»: тех, кто ладил с жандармами, тех − чье глухое словцо было папской буллой в подземном мире убийц и висельников. Они могли зарезать «на мясо», могли «посадить на кол», сделав мужчину женщиной; они могли многое; и многое, если не всё, сходило им с рук.

− За что тебя? − тихий, как шорох тряпья, послышался рядом голос. − Ты еще молодой и красивый… и кожа у тебя гладкая…

Габриэля передернуло. На него таращились раскосые, размалеванные, как у шлюхи, глаза не то женщины, не то мужчины. Бритые заточкой ноги прикрывало подобие юбки: пестрый лоскут с кистями, схваченный на поясе в узел.

− Кто ты? − голос монаха был сдавлен, чуть с дрожью.

− Друзья меня кличут Масиас, а гранды − нежно − Бенита. Я тебе нравлюсь? − он игриво повел выщипанной бровью и шоркнул Габриэля по бедру коленом. Затем, привалившись худым плечом к шершавой стене, принялся ковырять ногти разогнутой серьгой из фальшивого серебра.

− Тише, тише, красавчик, здесь тебя не встретит рай, но я могу подарить тебе свою тайну… как выжить в этих стенах… Клянусь невинностью Девы Марии, тебе понравится это… − цепкие пальцы с обезьяньей ловкостью схватили Габриэля за шею, а к щеке его пиявками присосались влажные губы Масиаса.

Тьма каземата загоготала на разные голоса:

− Прежде всего запомни: не бойся ничего и не волнуйся. Я так вот давно уже обмяк, − визгливо хихикнул кандальник. − Волнуется здесь только он, посмотри! − грязный палец пырнул темноту.

Габриэль судорожно повернулся − у противоположной стены обозначилась большая, что холм, фигура.

− А теперь, рясоносник, поцелуй меня. Здесь скучно давить гнид без баб, а ты легко сойдешь за одну из них. Похоже, у тебя, святоша, давно ничего не было между ног…

Габриэль густо покраснел и погас душою, горько понимая, что оказался среди скотов. Ударом кулака он размазал напомаженные губы Масиаса по зубам. Тот упал, как падает труп: ни крика, ни возгласа.

Все смолкли на миг, точно свинца в рот набрали. А под низким сырым сводом раздался срывающийся голос брата Габриэля:

− Я не знаю кто вы, безбожники, но геенна огненная34 уже уготована вам Небесами. И, клянусь десницей Вседержителя, мне становится жаль вас, грешных, когда я думаю, чту ожидает вас за порогом вечности. Опомнитесь, братья мои, Иисус завещал нам…

− Неплохой удар для монаха, но слишком много болтовни… − оборвал его хрипучий голос. − Ты выбил зубы и испортил улыбку нашей Бениты. Поэтому ты заменишь ее нам! Меня зовут Лусио. Иди ко мне, я погрею тебя, святоша! Я ближе, чем твой Христос.