Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры

– Кирилов покойный оставил после себя атлас отечества, а что после тебя останется, Петр Иваныч? Неужто один только дом в Оренбурге, где ты семью расселил? А ведь края эти дикие нуждаются в описании научном, Оренбургу пора свою летопись заиметь, дабы потомки о наших стараниях ведали…

Такие поучения немало удивляли бухгалтера:

– Уфа-то, заведенная еще от Ивана Грозного, вестимо, в истории нуждается. А мы-то здесь без году неделя… Нам ли о летописях горевать, коли ни кола ни двора не имеем!

Татищев подвел его к окну, указал вдаль:

– Гляди сам, сколь далече отселе нам видится… Не отсюда ли пролягут шляхи торговые до Индии?

Правда, что виделось далеко, даже очень далеко… Давно ли здесь верблюды скорбно жевали траву, а теперь стоял город-форпост: за крепостными валами, с которых строго поглядывали пушки, разместились гостиные дворы, по Яику плыли плоты из свежих лесин, всюду шумели толпы людей, понаехавших отовсюду за лучшей долей, а солдатам и матросам нарезали земли – сколько душа желает, только не ленись да паши… Почва же столь благодатна, что, бывало, кол в землю вобьют – из кола дерево вырастает! А вокруг Оренбурга уже возводились новые села с веселыми жителями, там жаркий ветер колыхал пшеничные стебли.

Анисья Прокофьевна говорила мужу – не в упрек:

– Сколь уж деток нарожала я тебе! Нешто нам в этаком пекле и век вековать? Хоть бы чин тебе дали, чтобы деточкам нашим при шпаге ходить да низко не кланяться… Даром ты, што ли, по канцеляриям утруждаешься?

В 1741 году канцелярия Оренбурга завела особый департамент – географический, Петр Иванович вникал в ландкарты геодезистов, уже мечтая об атласе этих степных краев, дерзостно помышляя о “топографии” Оренбургской, в которой описать бы все реки и озера, все города и деревни, все полезные руды и злаки сытопитательные, о зверях и зверушечках разных. Пернатых при этом тоже забывать не следует…

– Чин-то за усердие в карьере дают, – отвечал он жене, – а научные звания за разум присваивают. Татищев уже хлопотал перед академией, дабы она меня почтила вниманием, да разве в науку пробьешься? Все шестки да насесты иноземцы столь плотно обсели, что любого русского заклевать готовы…

К управлению краем пришел Иван Иванович Неплюев, образованнейший человек, при нем завелись в степях школы для русских, башкиров и киргизов, задымились в березовых рощах заводы. Оренбург дал стране первые медь и железо.

Иван Иванович уважал Петра Ивановича:

– Сколь потомков-то нарожала тебе Анисья?

– Десять. Одиннадцатого во чреве носит.

– А чего земли и чина не просишь?..

Рычков стал коллежским советником, обретя по чину дворянство. Неплюев выделил ему под Бугульмой хорошие земли, чтобы усадьбу завел и жил, как помещик. Но Анисье Прокофьевне уже не нужны были ни чин его, ни шпага, ни усадьба:

– Помираю, Петруша, – позвала она его средь ночи. – От одиннадцатого помираю… живи один. За ласку да приветы спасибо, родненький мой. Но завещаю тебе – женись сразу же, ибо без жены заботливой детишек тебе не поднять…

Петр Иванович свое отгоревал, а весною 1742 года ввел в свой дом Елену Денисьевну Чирикову.

– Охти мне! – сказала молодая, присев от смеха, когда увидела великий приплод от первой жены Рычакова. – Ништо, – не испугалась она, – со всеми управлюсь, да и своих детишек, даст Бог, добавлю дому Рычковых не меньше…

От второй жены Петр Иванович имел еще девять отпрысков, услаждая себя приятною мыслью, что после него Рычковым на Руси жить предстоит долго-долго. А там, где выросла его усадьба, вскорости возникло новое оживленное село – Спасское, закрутились крылья мельниц, перемалывая сытное зерно, с громадной пасеки доносилось тягучее жужжание пчелиных роев: мед жители Спасского измеряли не ведрами, а бочками.

По субботам Рычков устраивал детворе “посеканции”:

– По мне, так будьте вы хоть кривыми и косыми, но только б разумными чадами, и от просвещения не отвращайтесь… Всяк от мала до велика обязан утруждаться науками на общее благо, дабы стать полезными слугами отечеству!

Это ничего, что он детишек своих розгами взбадривал: такова уж эпоха “просвещенного абсолютизма”…

Сам же глава семейства неустанно работал, трудясь над “Оренбургской топографией”. Академия наук не спешила его печатать, четыре года мурыжила рычковские “Разговоры о коммерции”, и только в 1755 году, раскрыв “Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащих”, Петр Иванович увидел свой труд в печати, зато не увидел своего имени. Под статьей стояли два анонима. Рычков огорчился:

– Да не вор же я, чтобы имя свое от людей прятать, будто краденое. Ломоносов-то меня знает! Ныне как раз пришло время отослать ему начало топографии Оренбургской…

“Михаиле Васильевич Ломоносов персонально меня знает, – писал Рычков. – Он, получа первую часть моей “Топографии”, письмом своим весьма ее расхвалил; дал мне знать, что она от всего академического собрания апробована; писал, что приятели и неприятели (употребляю точные его слова) согласились, дабы ее напечатать, а карты вырезать на меди…”