Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры

– Вся ваша беда в том, что вы, русские, слишком доверчивы, – рассуждал Вольф. – Когда вы заимствуете деньги у меня, это для вас неопасно: ваша Академия “десиянс” со мною расплатится. Но зачем вы доверились наглым ростовщикам, которые теперь будут побирать с вас бешеные проценты?

– Что же делать? – приуныл Ломоносов.

– Буду писать барону Корфу…

Больше всех задолжал Фитгингоф, а меньше всех набрал долгов бережливый Райзер. Корф в Петербурге прочел сообщение Вольфа: “Я, право, не знаю, как спасти их из этого омута, в который они сами безрассудно кинулись”, – говорилось о долгах ростовщикам Марбурга. Корф брякнул в колоколец, вызывая Шумахера:

– Распорядитесь о переводе денег господину Вольфу, дабы он рассчитался за студентов с марбургскими кредиторами.

– Да нету в Академии денег, – отвечал Шумахер.

– Однако вы нашли тысячу рублей, дабы прекрасным фейерверком отметить победы армии графа Миниха над турками…

Накануне этих грозных и далеких от “остроумия” событий хлопотливая Елизавета-Христина Цильх увидела русского постояльца плачущим. Она поставила кружку с пивом на стол и подошла к нему. Ломоносов смотрел в окно, а там, на фоне черневшего к ночи неба будто гигантский павлин распахнул свой дивный хвост.

– Ты плачешь? – спросила девушка.

– Плачу. Смотри сама. Даже сюда, в пределы германского Гессена, дошло мое родное северное сияние, по-латыни всеми учеными людьми прозываемое “Аврора Бореалис”…

Фрейлен Цильх взялась наводить порядок на его столе, заваленном конспектами лекций и стихами, стихами, стихами…

Елизавета-Христина показала на одну из строчек:

– Прочти мне ее по-русски, – попросила она.

– РВУ ЦВЕТЫ ПОД ОБЛАКАМИ, – отвечал Ломоносов.

После этих слов он расцеловал дочь пивовара.

“Более всего, – докладывал Христиан Вольф барону Корфу, – я полагаюсь на успехи г-на Ломоносова… молодой человек преимущественного остроумия… не сомневаюсь, чтобы возвратяся в отечество, не принес пользы, чего (ему) от сердца и желаю…”

Заканчивались последние лекции в Марбурге.

– Скажите, господин тайный советник, – спросил Фитгингоф у Вольфа, – есть ли у блохи кожа?

– Несомненно, – отвечал Вольф, – но из блошиной шкуры нам не сделать подметок, ибо она слишком нежна и порвется. Потому люди блох не щадят и легко давят между ногтями пальцев.

– Благодарю, господин советник, – поклонился Фиттингоф…

В феврале 1739 года студент Михаила Ломоносов женился на прекрасной дочери марбургского пивовара. О том, что он женат, в Петербурге долго не знали, да и сам Ломоносов, по договоренности с женою, скрывал это.

Вольф считал, что подготовка русских студентов в теории им завершена, теперь они нуждаются в хорошей практике. Барон Корф распорядился: отправить “руссов” в город Фрейберг, саксонскую столицу горного дела, где их ученье продолжит известный берг-физик Генкель. Настал день разлуки. Христиан Вольф сам проводил своих питомцев в дорогу. С бережливостью порядочного немца он выделил каждому по четыре луидора, но только в тот момент, когда они садились в карету. “При этом, – докладывал он Корфу, – особенно Ломоносов, от горя и слез, не мог промолвить ни слова”. Наверное, он горевал не только из-за разлуки с Вольфом, но думал о жене, которую оставлял в неизвестности будущего.

– Прощайте! – И сытые кони сразу взяли в карьер…

Русские студенты еще находились в пути, а на стенах домов Фрейберга магистрат уже развесил строгие объявления, чтобы никто из горожан не давал им в долг даже пфеннига, ибо Россия некредитоспособна оплачивать их долги.

Иоганн Генкель заверил магистрат в своей скупости:

– Я не Христиан Вольф, который потворствовал этим дикарям в их разгулах. Я ученый наук практических, и от меня русские каждый грошик станут добывать с кровью из носа…

Слово свое он сдержал! Когда три студента прибыли в славный Фрейберг, Генкель отсчитал для каждого десять талеров:

– Это вам на бумагу с чернилами, на пудру и на мыло. Выкручивайтесь как угодно, но два года учебы под моим начальством вы обязаны перебиваться как знаете…

Если в Петербурге студентов обворовывал Шумахер, то здесь главным вором был сам Генкель. В это же время Фрейберг посетил русский академик Готтлоб Юнкер, изучавший соляное дело, ибо русские люди в соли всегда нуждались, а соляные копи Бахмута не могли разрешить соляной проблемы. Толковый и знающий человек, Юнкер охотно сошелся с русскими студентами. Поговорив с ними, он доложил в Петербург, что умнее всех оказался, конечно же, немец Райзер, затем неплох Ломоносов, а Митьку Виноградова он задвинул на последнее место. Юнкер увлеченно рассказывал студентам о походах русской армии против крымского хана; сам же он состоял историографом при фельдмаршале Минихе; оды Юнкера в честь герцога Бирона издавались тогда в самых роскошных переплетах, а вместо гонорара он получил камзол, обшитый серебряным позументом. Так что это был человек со связями.

Иоганн Генкель терпеливо выслушал его упреки:

– Вы посмотрите на русских студентов. Это же – оборванцы! Желаю, чтобы вы пошили для них приличное платье…