Кровь вторая. Орда

Это уже не было похоже на радужное счастье, это было похоже, на терзание хищного и ненасытного чудовища. Зверь, что поселился между ног, готов был измотать и даже убить хозяйку, лишь бы получить желаемое…

В следующий раз, Райс полу очнулась на кровати, но при этом, руки и ноги были растянуты в стороны и к чему-то привязаны. Она никак не могла прийти в себя полностью, сколько не пыталась. Тело горело. Ужасно хотелось пить. Состояние глубокого опьянения, в котором находилась её голова, не давало возможности сосредоточиться.

Кто-то поднял её голову и поднёс к губам сосуд с водой. Райс, не открывая глаз и даже не задумываясь, кто бы это мог быть, жадно пила. Напоив её опустили. Она тяжело задышала, как будто воздуха не хватало. А эта сволочь, внизу живота, всё тукала и тукала, как бы затаившись и ожидая, когда же хозяйка придёт в себя, чтоб вновь вцепиться в её щёлку, жадными клыками убивающего блаженства.

Райс, несмотря на то, что сосредоточиться не удавалось и при попытке открыть глаза, всё перед ними плыло и кружилось, тем не менее попыталась думать. Эту тварь, что вцепилась ей между ног, что раздувает до боли «бабью ягодку», готовую взорваться, девка отчётливо воспринимала, как страшное и безжалостное чудовище.

Она лихорадочно стала думать, как его убить, как от него избавиться, но единственное, что ей приходило в голову, это то, что надо, во что бы то не стало успокоиться и главное не двигаться, ибо любое её движение, эта ненасытная тварь, воспринимает, как начало для атаки.

Кто-то опять поднял ей голову и принялся кормить с ложки. Это что-то было склизким, мягким и абсолютно безвкусным. Или она уже вкуса не чувствовала? Но так, как зверь при кормёжке вёл себя смирно и даже немного успокоился, она решила через силу есть, хоть этим оттягивая время его расправы.

Покормив, её снова отвязали и Райс скривилась, и даже попыталась заныть, всем видом показывая, что не надо было этого делать.

Истома, почуяв свободу, как голодная волчица, вгрызлась в низ живота бедной жертвы. Стон отчаяния, попытка заплакать от обиды, но без слёз, ибо те отказывались литься, и судорожная волна ненавистного блаженства, накрыла не только неподвластное тело, но и голову, не давая ничего предпринимать самостоятельно.

Всё началось по новой. Извиваясь и крича, умоляя и требуя смерти, что угодно, только бы закончить эти муки сладострастия. Потом наступила темнота и силы покинули её полностью, вместе с жизнью…

Перед глазами стояла яркая радуга. Она переливалась и дрожала, как воздух в степи, у самой земли в жаркий день. Райс, вяло приоткрыла глаза, но радуга никуда не делась, она видела потолок, как бы через неё, насквозь, от чего тот, превратился в разноцветное и дребезжащее марево. Рыжая долго рассматривала радужный потолок, не имея в голове ни единой мысли и не единого отголоска, хоть какого-нибудь чувства.

Её накрыла апатия ко всему на свете и в первую очередь, к себе самой. Тут, первая мысль, плавно проплыла в голове: «Вот я и померла». Это прозвучало без капли эмоции, сожаления и абсолютно равнодушным голосом, даже облегчения не испытала от того, что, наконец, отмучилась.

Прислушалась к телу. Тела не было… Неожиданно, зародилась первая эмоция — жалось к себе любимой. Райс почувствовала горло и комок обиды, что сжал глотку и выдавил на глаза слезу. Хотела было по привычке смахнуть её рукой, но вместо этого, ощутила, как рука лишь слегка дёрнулась, где-то там, далеко внизу, безвольно валяясь вдоль тела. И тут, в сознании появилось всё тело целиком. Даже реветь расхотелось.

Распахнула глаза и попыталась поднять голову, чтобы посмотреть, что с ним стало. И первое, куда она обратила своё, вновь появившееся внимание — низ живота. Девка осторожно прислушалась, заранее, внутренним ужасом шевеля собственные волосы на голове, но зверя там не было. Была тяжесть и всё противно тянуло, как будто мышцы надорваны, но не напряжены, понимая, что стоит ей только дёрнуться, как почувствует боль.

Горели соски грудей. Даже лёгкое их шевеление из-за подъёма головы, отозвалось предчувствие жгучей и неприятной боли, как будто с них кожу содрали, оголив нежное и чувствительное мясо.

— Лежи, лежи, не дёргайся, — прозвучал требовательный, старческий голос, откуда-то со стороны.

Райс послушно уронила голову на подушку. К лежаку подошла улыбающаяся Любовь. И внимательно осмотрев лицо Райс, зачем-то низко к нему наклонившись, заглядывая в глаза, спросила:

— Так. Что перед глазами плавает?

— Радуга, — одними губами прошептала мученица, тут же почувствовав, что они перестали быть эластичными и стали болезными, как будто высохли и растрескались, глиной на солнце.

— Во, как! Радуга! — встрепенулась Матёрая, — что-то я даже не припомню такой зацепки на Славу. Вот у твоей мамы, если память не изменяет, всё накрывают облака, притом розовые.

Последние слова она произнесла со смехом и тут же приподняв голову Райс, приставила к губам посуду с тёплым пойлом. Ярица дёрнулась, вспоминая все последствия, приходящие после того, как она пила и ела, но Матёрая, тут же её успокоила: