Кровь за кровь

Это и впрямь была воистину легендарная церковь. Большевики пытались ее разрушить еще в период коллективизации. Но тогда леса вокруг Богоявленки стояли не в пример нынешним, и уполномоченный из района, который должен был подвигнуть местных коммунаров на очередной атеистический почин, заблудился, да так, что его нашли лишь через две недели без лошади и брички в чем мать родила. Где и при каких обстоятельствах он потерял средство передвижения и штаны с толстовкой, про то история умалчивает.

Достоверно известно лишь то, что его жизненный путь закончился в психушке.

Большевик-атеист, к большому смущению товарищей партийцев, неожиданно стал богобоязненным кликушей и, закутавшись в белую простыню, как в тогу, часами вещал несчастным психам библейские истины, представляясь кем-то из апостолов.

Вторая попытка уничтожить церковь /между прочим, архитектурный памятник деревянного зодчества восемнадцатого века/ была предпринята в начале сороковых годов.

Очередной райкомовский шнурок все-таки добрался в Богоявленку и даже успел сколотить коллектив христопродавцев, готовых за бутылку родную мать вздернуть на сосну. Но во время инструктажа с непременным застольем не рассчитал своих сил и сгорел самым натуральным образом, правда, без дыма и пламени – от крепчайшего самогона, изнутри.

После этого смельчаков в партийных рядах района, готовых жизнь положить ради атеистической идеи, уже не находилось. Церковь Богоявленки /кстати, переименованной в село Красное/ почему-то исчезла из всех планов отдела по религии, а когда какой-нибудь ретивый партайгеноссе, из новеньких, заводил о ней речь, на всех старых партийных зубров вдруг нападала слепоглухонемота. Другие церкви рушились одна за другой, а богоявленская, сложенная из почерневших от времени дубовых плах, стояла незыблемо как сама христианская вера.

Последний "наезд" на старинную церковь свершился в аккурат за две недели до начала войны. После всех вышеуказанных перипетий Богоявленка стала местом паломничества верующих, приходивших сюда из самых отдаленных мест. Власти, как таковой, в деревне не было, потому что вся молодежь уехала в город – что ей делать среди болот в глухомани? – и аборигены преклонного возраста жили словно в отдельном сказочном государстве под мудрым руководством батюшки и дьяка. Слух о такой "малине" распространился среди христиан, как поется в бодреньком коммунистическом шлягере,

"от Москвы до самых до окраин" и народ рванул в Богоявленку как в нынешние времена на престижный курорт – чтобы отдохнуть духовно от разнообразных большевистских починов и безбоязненно помолиться в лесной тиши чудотворной иконе.

Конечно же власть не могла оставить без внимания подобное безобразие. Новый секретарь райкома, сосланный в наши места за какие-то грехи, взялся за дело с партийным азартом и бескомпромиссностью: богомольцев разогнал, батюшку вместе с дьяком послал по этапу, а к церкви направил бригаду с трактором и волокушей, чтобы разобрать ее по бревнышку и построить в райцентре то ли амбар для хранения зерна, то ли конюшню.

Правда, его подчиненные все-таки намекали своему боссу о нехорошей славе богоявленской церкви, но ретивое взяло верх и главный партайгеноссе закусил удила.

Как и следовало ожидать, трактор обломался на полпути и пока его ремонтировали, в небе появились "мессеры". В горячке первых дней войны секретарь о церкви забыл и вспомнил, видимо, лишь тогда, когда полутонная бомба, посеянная заблудившимся немецким бомбардировщиком, упала точно на здание райкома партии. Но это было его последнее в этой жизни воспоминание. Кстати, больше за всю войну райцентр не бомбили ни разу…

Богоявленка словно вымерла. Осень уже давно вступила в свои права и деревья уныло роняли на землю последние листья. Только сосняк по-прежнему радовал глаз яркой зеленью, да какой-то кустарник у самой реки золотил ее неспешные темные воды, отражаясь в них словно в зеркале.

– Куда теперь? – спросил меня Плат как знатока местных достопримечательностей.

– Будем проверять все избы. Их тут не так много. За час управимся.

– Может, кого-нибудь спросим?

– А тут сейчас живут в основном дачники, которые купили избы у аборигенов. Они друг с другом обычно не контактируют.

– Между прочим, церковь открыта, – заметил Серега. – Неужто работает?

– Давай проверим, – я решительно ступил на паперть. – Даже большим грешникам вход в святую обитель не заказан.

Плат немного поколебался, но все же последовал моему примеру.

В церкви царил полумрак. Неяркий свет робко проскальзывал внутрь через узкие стрельчатые окна-витражи, рисуя на чисто выскобленном деревянном полу красные, синие и желтые треугольники и квадраты. Несколько свечей перед иконами мерцали успокаивающе и безмятежно, совсем некстати навевая мысли о бренности бытия. В церкви, как и в деревне, тоже не было ни одной живой души.

– Никого нету… – тихо и робко сказал Плат.

– Никого, – подтвердил я с недоумением.

– Линяем?

– Ну…

Мы довольно неуклюже перекрестились и, положив несколько купюр в кружку для пожертвований, направились к выходу.