Кровь за кровь

– Туда, где сотни мулатов в белых штанах гуляют по золотым песчаным пляжам и пьют самый лучший в мире ром.

Наученный горьким опытом с нашим "жигулем", я не хотел им что-либо объяснять.

Придет время – сами все увидят и узнают.

Только родившаяся ночь приняла нас в свои объятия и мы помчались вместе с нею навстречу загорающимся звездам. Нервное напряжение прошло свой пик и упало даже ниже нуля. Каждый из нас был расслаблен и пребывал в непередаваемо-прекрасном блаженстве. Так бывает всегда, когда черные крылья смерти лишь овеют ваше лицо и унесутся вдаль искать другой объект своих мрачных вожделений.

Глава 18. УБЕЖИЩЕ

Я вез их к своему родному деду Артему. Он жил один в добротном деревенском доме и пока пребывал в добром здравии, хотя ему и стукнуло семьдесят с хвостиком.

Дед был еще тот тип. Он пережил двух жен и любовницу, и теперь, насколько я знал, накидывал глазом на одну молоденькую /по сравнению с ним/ вдовушку. В начале этой эпопеи она была вроде и не против нового семейного очага /больше по причине материальной выгоды, нежели из-за внезапно вспыхнувшей любви/, однако для понта решила немного поломаться – чтобы набить себе цену. Но тут дед как бы прозрел к старости и не стал бросаться, сломя голову, в очередной омут. Короче говоря, пошел обратный процесс, и безутешная вдова, получив нежданный облом, бросилась штурмовать деда по всем правилам женского военного искусства. Она обихаживала его так и эдак, но Артем Тарасович стоял насмерть и отделывался философскими фразами о смысле бытия и приводил ей выдержки из классиков, ярых противников семейной жизни – несмотря на свою деревенскую сущность, дед был грамотным, начитанным человеком. Вдова ревела белугой в своем законном поместье и клялась подругам, что если сойдется с дедом, то на следующий же день утопит его в проруби или закопает живьем.

Когда мы подъехали к дому деда, почти вся деревня уже спала. Но в окнах моего будущего наследства свет еще горел – Артем Тарасович обычно ложился спать поздно, а вставал с первыми петухами. Как-то в порыве благородства дед составил завещание, где указал меня своим преемником на тернистой деревенской ниве. Я тогда лишь посмеивался с его блажи, но теперь мое мнение в связи с последними событиями начало колебаться.

Лучше быть бедным крестьянином, чем богатым покойником…

– Ты чего так поздно? – начал было бурчать дед, но затем крепко обнял и поцеловал, пустив старческую слезу.

Раньше он меня особо не баловал любовью и вниманием, но с годами его привязанность ко мне начала расти в геометрической прогрессии.

– Деда, мне нужно на время спрятать моих друзей, – не стал я кривить душой и плести ему небылицы. – Тут у тебя тихо и спокойно, пусть поживут неделю-другую.

– Еврей? – спросил он, присмотревшись к Берману.

– А что такое!? – взбугрился Лева, усмотрев в вопросе антисемитскую направленность.

– Станька, неужто новая власть преследует евреев? – Дед сокрушенно покачал головой и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ладно, пусть обустраиваются. В войну их спасали, хоть фриц и дюже лютовал, и нынче как-нибудь справимся с задачей…

В годы войны прабабка и впрямь приютила еврейскую семью и прятала ее до самого прихода наших. В начале семидесятых они выехали в Израиль и с той поры постоянно присылали в деревню посылки, чем вызывали немалый ажиотаж как среди односельчан деда, так и в среде сотрудников комитета госбезопасности, усматривавших в благодарности спасенных некий антисоветский подтекст. Артема Тарасовича вызывали в "контору" раз двадцать, но он был еще упрямей меня и наотрез отказался устроить отлуп своим старым друзьям. В общем ему было плевать на посылки – с материальной точки зрения – но он считал, что негоже обижать людей, которые действуют от чистого сердца.

В конце концов от деда отстали – что возьмешь с забитого крестьянина? Сажать его было не за что – дед Артем числился в передовиках и даже был представлен к ордену, который ему так и не дали; похоже, тут подсуетилась "контора" в отместку за строптивость. А к политике он относился равнодушно и благоразумно держал язык за зубами, хотя к нему косяками ходили деревенские сексоты, чтобы за бутылкой раскрутить его на откровенность. Но хитрый дед с удовольствием пил чужую казенку – хотя любил самогон собственного изготовления – и вешал тайным помощникам гэбистов лапшу на уши, рассказывая о своих успехах на любовном фронте и на рыбалке; и не более того. Притом старался не оставаться с этими проходимцами наедине – во избежание наговора – и обычно звал к столу всех соседей мужского пола.

– Станька, как насчет?.. – Дед выразительно щелкнул себя пальцем по горлу.

Мы еще не успели умыться с дороги, как он уже приготовил ужин. Не без задней мысли, я попросил Эллу накрыть на стол. Она с радостью согласилась.

– Дед, ну зачем спрашивать? Тащи. Только ту самую, заговоренную.

Артем Тарасович, единственный из всей нашей небольшой семьи, называл меня Станькой.