Кровь звёзд. Мутанты

Верхушки деревьев раскачивались над ним.

— Правда, Бюрк. — Интонации голоса Гобсона были необыкновенно мягкими. — Подумайте. Могли бы вы полюбить эту женщину, столь опасную, если бы вы были обычным телепатом?

Бюркхалтер молча покачал головой в отчаянии. Он знал, что это было правдой. Любовь между телепатами не такая слепая, как это бывает у обычных людей, у которых на первом плане лишь физическое восприятие. Телепат не может ошибиться в характере того или той, кого он любит. Ни один «нормальный» Лысоголовый не мог бы ощущать ничего, кроме отвращения, при знакомстве с Барбарой Пелл.

— Вам бы следовало ее ненавидеть. Это была бы не просто ненависть. Параноики имеют одну особенность: их привлекает то, что они презирают. Если бы вы, как все телепаты, были «нормальным», вы бы полюбили себе подобную. Но ведь нет. Вам нужна была женщина, которую вы могли презирать, чтобы укрепиться в собственном эгоизме. Параноик не может допустить, чтобы кто-то был равен ему. Мне очень жаль, что приходится говорить вам это, Бюрк.

Голос Гобсона был безжалостен, как скальпель хирурга, но все это делалось для того, чтобы удалить поврежденные ткани. Бюркхалтер слушал его и подавлял в себе чувство неприязни, которое эти слова вызывали в нем.

— Ваш отец уже был с отклонениями Бюрк, — также безжалостно продолжал Гобсон. — Он был слишком подвержен влиянию параноиков…

— Я припоминаю, — сказал Бюркхалтер. — Со мной они тоже пытались общаться, когда я еще учился в школе.

— Сначала мы не знали, чем вы больны. Симптомы болезни появились отчетливо лишь тогда, когда вы стали консулом. Усталость, на которую вы жаловались, была результатом защитных реакций вашего организма. Потом я уловил ваше желание покончить с собой. И, наконец, Барбара Пелл. Вы не могли признаться самому себе в ваших чувствах и перенесли на нее противоположные ощущения: — ненависть, подпитываемую манией преследования. Но это была не ненависть, Бюрк.

— Нет, это была не ненависть. Она… она была отвратительна, Гобсон! Отвратительна!

— Я знаю.

Неистовые противоречивые чувства боролись в мозгу Бюркхалтера. Невыносимая боль, ненависть, живые воспоминания о мысленном обжигающем образе Барбары Пелл.

— Если вы правы, Гобсон, — с трудом произнес он, — вам следовало бы убить меня. Я слишком много знаю. Если я на самом деле скрытый параноик, то я… я когда-нибудь, наверно, предам вас.

— Но вы только потенциальный параноик, — сказал Гобсон. — А ведь есть огромная разница между настоящим параноиком и потенциальным, и если вы будете честны с самим собой…

— Я опасен. Я… я чувствую, что мой мозг болен. Я… я ненавижу вас, Гобсон. Да, я вас ненавижу за то, что вы мне открыли меня самого. Когда-нибудь моя ненависть будет направлена на Немых. У меня больше нет доверия к себе.

— Дотроньтесь до парика, Бюрк.

Бюркхалтер удивленно поднял дрожащую руку к парику, но не нашел ничего необычного и вопросительно посмотрел на Гобсона.

— Снимите его.

Бюркхалтер повиновался. Ему было больно, так как присоски, с помощью которых держался парик, поддавались с трудом. Когда это ему наконец удалось, он с удивлением обнаружил, что на его голове еще что-то есть. Все так же дрожа, он нащупал шлем из тонких металлических нитей, надетый на голову. Он поднял глаза на Гобсона и прочел на его лице с тонкими морщинами… доброту и участие. На мгновение он забыл о назначении этого странного предмета и мысленно воскликнул: «Помогите мне, Гобсон! Я не хочу вас ненавидеть!»

И тут же целый поток мыслей, пронизанных сочувствием, ворвался в его мозг. Это был самый близкий союз, который он когда-либо знал: казалось, бесконечное количество рук поддерживали его мозг, как поддерживают слабого больного человека, которому нужна помощь.

— Теперь ты наш, Бюркхалтер. У тебя шлем. Ты — Немой. Отныне ни один параноик не сможет прочесть твои мысли.

За словами Гобсона он ощутил присутствие сотен других Немых, голоса которых усиливали то, что он ему говорил.

— Но… Ведь потенциально я…

Мысли сотен Немых слились воедино; они образовали мощный поток, отфильтрованный шлемами на их головах. Это единство вылилось в один сильный, здоровый и дружественный разум, готовый принять вновь пришедшего Это была наивысшая степень психоанализа, которую когда-либо мог познать телепат.

Бюркхалтер подумал: «Нужно время. Придет выздоровление…»

Гобсон стоял рядом с ним: «Я буду с тобой, пока ты не сможешь действовать самостоятельно. И даже потом мы все будем с тобой. Ты наш. Лысоголовый никогда не останется в одиночестве.»

Глава 5

Думаю, что я умру.

Я уже давно не встаю. Иногда прихожу в себя. Редко. И совсем не могу двигаться.

Я хотел бы умереть, вскрыв себе вены, но не способен на это. Да, впрочем, это и бесполезно. Пальцы не действуют, я уже не чувствую холода. Иногда на меня наплывают волны света и тепла, но они становятся все слабее и слабее. Я думаю, что это и есть смерть. Я знаю.

В небе появился вертолет. Но он прилетит слишком поздно. Он увеличивается на глазах, но я погружаюсь во тьму быстрее, чем он опускается между вершинами гор. Они нашли меня… но слишком поздно.