Кровать с золотой ножкой

Хотя обязанности француженки недвусмысленно определяли ее положение в доме, первые две-три недели все к ней относились как к гостье — с особым вниманием, предупредительностью. Но затем в отношениях появилась натянутость. Ноасу наскучила игра, — голова забита кораблями, фрахтами, — и он все чаще смотрел на Мамзель как на пустое место. Леонтина же от души привязалась к новой учительнице, увлеклась ею; между ними завязалось нечто похожее на дружбу. Старая Браковщица временами дулась на Мамзель («Какой смысл от человека в доме, коли ему невозможно ничего втолковать!»), временами бывала ею довольна (когда вместе нюхали табак). Якаб Эрнест сохранял внешнюю учтивость при полном безразличии в душе. Эдуард радовался своим приумножавшимся знаниям языков и повторял про себя каждое слово Мамзели. И только Элизабета совершенно точно знала, что на дух не выносит Клодию. Хотя и не смогла бы объяснить почему. Иной раз раздражала самоуверенность француженки, иной раз выводили из себя перемены, с ее появлением нарушившие привычное течение жизни. Элизабета удивлялась, но снова и снова ловила себя на том же — с трудом скрываемой досаде. Вот и теперь: сказала ей по-немецки, а Клодия, несмотря на свой тяжеловесный мужской профиль, ответила что-то игриво-легкомысленное по-французски. Элизабета, нахмурившись, продолжала говорить по-немецки, добавив про себя по-латышски: «Не стану ж я ради тебя на пальцах объясняться!»

Казалось бы, тем самым судьба Мамзели в доме была решена, своенравная и деятельная Элизабета, надо думать, сумеет ее выжить. Но минула зима, прошло лето, а француженка все еще будоражила дом и семейство Вэягалов. Правда, не столь ощутимо, как прежде. Будучи женщиной неглупой, Клодия вовремя себя приструнила, избыточную энергию переключив на обязанности, никем особенно не оспариваемые, а именно — воспитание Леонтины.

В следующем году у берегов Ирландии затонул барк «Катрина», Якаб Эрнест повредился в уме, а Элизабета погрузилась в мрачную апатию, о чем уже рассказано. Изменившиеся обстоятельства не только отвели от француженки угрозу того, что ее услуги под необъятной крышей дома Вэягалов в какой-то момент могут оказаться ненужными, но и предоставили ей неограниченную свободу действий. В суматохе дел и неприятностей Ноас был только рад, что в доме есть человек, кому можно препоручить заботы о Леонтине. Точнее, это несколько смягчало угрызения совести из-за того, что он не способен уделить должного внимания воспитанию дочери.

В далеких портах Ноас получал от Леонтины надушенные, по-французски писанные письма, которые он самостоятельно не мог прочитать, но они приоткрывали в нем тайники нежнейших отцовских чувств. Из каждой страны, где он бывал, Леонтина получала что- нибудь роскошное. На обратном пути каюта Ноаса оказывалась заваленной коробками, картонками, узлами и свертками. Все это помимо лавины покупок, совершавшихся по заготовленным Мамзелью спискам, включавшим как интимные аксессуары туалета, так и сугубо практические предметы гардероба, диковинные санитарно-гигиенические приборы, о назначении коих он не имел ни малейшего понятия.

Сама француженка с годами раздавалась вширь, ее лицо, и без того мужеподобное, сделалось еще массивнее, суровее. И все же в глубине души ей удивительным образом удавалось сохранить какую-то толику женственности. Красота Леонтины, ее раскрывавшееся обаяние, к чему Клодия, несомненно, приложила руку, надо полагать, доставляли ей радость хотя бы потому, что самой все это было не дано. Несостоявшиеся мечты, несбывшиеся надежды помогали разгадать прелести, таившиеся в еще не распустившемся бутоне. Презрев входившие в моду идеалы эмансипированной женщины, Мамзель целенаправленно и талантливо лепила из Леонтины женщину, любовь которой полагалось завоевывать. Воспитательнице невероятно повезло в том смысле, что воспитанница — если позволено так выразиться — оказалась благодатным материалом.

Той осенью, когда Леонтине исполнилось семнадцать, разыгравшийся шторм загнал в гавань Зунте яхту с поломанными мачтами и разодранными парусами, — такого корабля тут никому еще не доводилось видеть. Страдавший от бессонницы сын Яниса Клепериса, которого все, пренебрегая его крещеным именем, называли просто Молодым Клеперисом, до самой смерти не переставал рассказывать, как он тогда, увидев выплывавший из бездны и тьмы бушприт с парящим белым ангелом, осенил себя крестным знамением, ибо решил, что к ним пожаловал Летучий Голландец. Позднее, распознав вполне человеческие световые сигналы, а главное — сплошь золотом сверкающий мостик и салоны с разноцветными окнами, он подумал: «Пусть меня отныне хоть придурком Клеперисом кличут, если там внутри не сидит по крайней мерс испанский король, заблудившийся по дороге к русскому царю!»