Кровавая ария

Светловолосый Эйдо Финчи проникновенно пел о том, что никогда в жизни не ждал восхода солнца с таким трепетом. Он доверительно поведал зрителям, какой ему видится будущая счастливая жизнь с идеальной женщиной, что он создал своими собственными руками; гадал, что у неё будет за характер, какая еда придётся ей по вкусу. Даже имя придумал. «Я стану звать тебя Ао́й, — пел слепой мастер, — в имени этом слились воедино и зелень весны, и надежда на счастье!» Тем временем по сцене полз кругляш света от прожектора, который изображал первый луч восходящего солнца. Когда он попал на лицо Масты, оркестр грянул победную мелодию, а художник, протанцевав по сцене несколько балетных па, замер возле своей бывшей возлюбленной, продолжающей изображать статую.

Краткая неслышная молитва, объятия, и уста артистов слились в весьма натуралистичном поцелуе. Женщина начала исступлённо гладить художника по плечам, ерошить вьющиеся волосы и осыпать его целым дождём страстных поцелуев. Театр наполнили звуки нежной мелодии, только большой барабан отбивал глухой ритм всё учащающихся ударов сердца. Вдруг всё смолкло. Художник с силой отшвырнул от себя женщину, из его горла вырвался стон боли. Оркестр заиграл исполненную горечи мелодию, с солирующим гобоем, которому вторил искристый тенор Масты, певшего о предательстве и тщетной попытке обмана. Он с горьким смешком вопрошал рыдающую на сцене обманщицу:

— Уже ли ты реально полагала, что для моей любви нужны глаза? О милой говорят прикосновенья, её дыхание, тела красота. Ты сердце обмануть моё не в силах и никогда мне не заменишь милой!

Маста под тревожные всхлипывающие звуки флейт кинулся ощупывать комнату в попытке найти возлюбленную, которую должна была оживить богиня любви. Но поиски эти оказались напрасными. Тогда слепой художник рывком поднял женщину, продолжавшую сидеть на полу, и вопросил: «Где статуя?»

Громкие театральные рыдания перешли в не менее громкий смех, сменившийся откровенных хохотом.

— Статуя? – чуть хрипловатое контральто певицы прекрасно оттеняло высокие ноты Масты, — ты, действительно, жаждешь узнать, где она?

Они пели дуэтом. Вопросы — насмешки – вопросы, сожаление, беспокойство, — насмешки. Дуэт артистов кружил по сцене в красивом танце. Женщина дразнила и ускользала, а мужчина, изображая неловкие движения недавно ослепшего человека, пытался поймать насмешницу, но та всякий раз уворачивалась от него с жестоким смехом. Наконец, Маста поймал её и потребовал объяснений.

Гибким, текучим движением женщина вывернулась из его рук и под рваный ритм резкой мелодии со смехом рассказала, как горела статуя в ночном костре, как радостно танцевала вокруг жуткая лесная нечисть, как они отнесли и выбросили пепел в горную речку, чтобы ни единой крупинки не осталось до восхода утреннего светила.

Затем настроение музыки резко изменилось, женщина упала на колени, и начала умолять продолжать любить её – женщину из плоти и крови, а не холодную деревяшку.

Художник с отвращением отвергает бывшую возлюбленную, она закрывает лицо руками, и её чёрные длинные волосы окутывают её, словно плащ. Ослепший и ослеплённый горем художник выходит на авансцену и начинает петь. Он сначала пел акапелла о своей беспросветной тоске, предательстве и любви, и постепенно к его великолепному голосу начали по одному присоединяться разные инструменты. От мелодии замирало сердце, перехватывало дыхание, настолько был силён эмоциональный посыл этой арии. Её кульминацией стало решение уйти из жизни, которая без любимой женщины и без зрения не имела для художника никакой ценности.

Маста вытащил откуда-то огромный старинный револьвер, приставил его ко виску и на последних нотах нажал на спусковой крючок. Музыка успела угаснуть, со сцены прогремел выстрел, и Маста начал медленно заваливаться навзничь. Чародейка не могла не отметить высокое качество иллюзии: кровь, выплеснувшаяся из раны на голове, выглядела очень натурально. Она лужей разлилась по дощатому полу сцены, артисту удалось даже сдерживать дыхание, чтобы его грудь не поднималась, создавая полное впечатление смерти.

Зрительный зал взорвался рукоплесканиями, некоторые люди в партере вставали и аплодировали стоя. Крики «Браво!», «Великий Финчи!» раздавались со всех сторон.

Тут-то чародейку и накрыло явственное ощущение смерти. Театр с самого его входа обрушил на Рику такое количество отголосков магии, которой он был пропитан от крыши до подвала, что девушке пришлось приглушить своё магическое чутьё, дабы не отфильтровываться на отпечатки волшебства, творимого тут каждый вечер: свет, декорации, эффекты, даже омолаживающая магия ощущалась вполне себе явственно. Но теперь! Эманации смерти витали над сценой. Рике стало ясно: и пистолет, и выстрел, самоубийство на сцене были самыми, что ни на есть, настоящими.

— Браво, — присоединился к общему хору голосов король, хотя сам даже не смотрел на сцену, а, пользуясь компанией коррехидора, занимал себя разговорами, — блистательно!

— Ваше величество, — негромко проговорила Рика, — Эйдо Финчи застрелился по-настоящему.